Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы

Братья смешливо зафыркали, Дарёна смутилась, а Млада, оберегающим жестом обнимая её за плечи, не моргнула и глазом.

– Любима, – укоризненно нахмурилась княгиня.

А старшая княжна негромко рассмеялась и чмокнула младшую в щёчку.

– Вот за что люблю тебя, медвежонок, так это за правду-матку! – И добавила с загадочно-лазоревым блеском в глазах: – Поздравляю нашедшие друг друга счастливые сердца. Непременно хочу быть и на вашей помолвке, и на свадьбе!

– Ждём тебя с радостью, великая княжна Светолика, – церемонно поклонилась Млада.

Воду из подземной реки Тишь они уносили в трёх кожаных бурдюках и одном кувшине, и этого должно было хватить до следующего, летнего Дня поминовения: одна ложка на ведро – и обычная вода приобретала те же свойства.

После длинного, сытного обеда Млада в кошачьем обличье снова улеглась на постель в комнате Дарёны, а девушка за рукодельным столиком вышивала рубашку, с улыбкой слушая тёплое, утробное мурлыканье.

«А предков разбудить дано не всякому, – шерстяным клубочком вкатилась ей в голову мыслеречь кошки. – Есть три способа… И один из них – прикосновение по-настоящему любящей женщины. Ты знаешь, горлинка, я ведь боялась, что ты меня так и не полюбишь…»

Рубашка выскользнула из рук Дарёны. Плюхнувшись на постель рядом с Младой, та принялась гладить, чесать, целовать… И добилась своего: кошка перевернулась кверху лапами, подставляя ласкающим рукам чёрный пушистый живот.

______________

27 жучки (в ед. числе – жучка) – крупные костистые чешуйки на боках, спине и животе у осетровых рыб

8. Зимние забавы и жертва собственных изобретений

Погружённая по самый подбородок в горячую воду, по серебристой поверхности которой стлался парок, Дарёна покрывалась приятными мурашками. Вокруг звенел горный холод, выбеленные вековыми снегами вершины спали зачарованным поднебесным сном, а она, следуя совету Твердяны, купалась в горячих слезах Нярины-утешительницы, дабы приобрести белогорское здоровье и избыть тоску-кручину по прошлому.

Млада сидела на краю каменной купели, ловя в прищур ресниц облачный простор. Облака были здесь до оцепенения близко: казалось, протяни руку – и вот они, прохладно-туманные сгустки живой небесной мысли, серебристо светящиеся, огромные. Хотелось подёргать их за нижние отростки и надоить облачного молока.

На Младе был чёрный кафтан, подпоясанный алым кушаком с длинной бахромой на концах. Выглядел он тонким, но это было обманчивым впечатлением: внутри имелась тёплая подкладка, а вообще дочери Лалады не боялись холода и даже в морозы ходили довольно легко одетыми. Вышивка на кафтане изображала сбор урожая в садах – настоящее произведение искусной мастерицы, сложное и затейливое. Бисерные яблоки, золотые листья, фигурки девушек, собирающих дары лета – всё это напоминало колдовской, оживающий рисунок на баклажке с отваром яснень-травы…

– Пусть остатки твоей кручины заберёт Нярина – великая утешительница… Я хочу, чтобы сердце твоё стало подобно светлокрылой голубке.

Капли с её пальцев падали на голову Дарёны. Поймав мокрую руку Млады, девушка прильнула к ней щекой.

*

Снег валил часто и помногу, мороз поставил на озёрах и реках крепкий лёд. Последний «червь» был пойман волшебными руками Твердяны и с последним болезненным рывком извлечён из затянувшейся раны. Кончилось для Дарёны время боли и страха, что она не доживёт до собственной свадьбы, а горячие слёзы Нярины согревали сердце и смывали с него едкую плёночку тоски. Порой она бродила в своих снах по дорогам, которые они исходили с Цветанкой вдоль и поперёк, и рвала васильки и кипрей по обочинам… Летне-синие глаза ветреной подруги улыбались ей грустно из пыльной колышущейся дали, и Дарёна просыпалась с холодящим грудь желанием взлететь в зимнее небо и окинуть землю взором с высоты птичьего полёта, чтобы убедиться, что у Цветанки всё благополучно. Воровка умела выживать, умела постоять за себя – в этом Дарёна не сомневалась ни на миг, а переживала она за сердце подруги. Поселится ли в нём надолго острозубый зверь-тоска, или, быть может, Цветанка скоро найдёт себе новую спутницу и утешится? Однако что-то пронзительно-отчаянное, что-то горько-жертвенное виделось девушке в этом полном трудностей и опасностей путешествии воровки-оборотня в Белые горы – к ней, к Дарёне. Броситься под белогорские стрелы, только чтобы попросить прощения? От мысли об этом ей хотелось плакать, но слёзы вытирала добрая ладошка Нярины-утешительницы, а рядом Дарёна чувствовала надёжный тёплый бок чёрной кошки.

Холодящий кровь мрак на западе… Она начала чувствовать его после очищения от хмари, и бывшие когда-то родными земли пугали её, а над горами чернокрылой птицей вырастал из тьмы угрюмый образ смуглолицего незнакомца из рассказа матери. Весть о том, что отец жив, сначала обрадовала Дарёну, но в глазах матери она увидела отсвет страха. По словам Жданы, отец неузнаваемо изменился и взял себе новое имя – Вук. Это был уже не тот синеглазый и русобородый, светлый человек, каким Дарёна помнила отца, а кто-то совсем чужой и страшный. Даже не видя Вука, девушка ощущала холод… Этим же холодком, как ни странно, веяло и от младшего брата, который временами был прежним, упрямым и своевольным, но смелым и решительным Радятко, а порой глядел волчонком, и что-то зловещее мерцало в его темнеющих в такие мгновения глазах.

Тревожная струнка звенела в небе даже в день помолвки. Отмечали её всем Кузнечным, но присутствовали и высокие гости – княгиня Лесияра с дочерьми Светоликой и Любимой, Радимира и её младшая сестра Радослава – княжеская посадница в городе-крепости Военежине. Дарёне и представить было страшно, во что Твердяне с Крылинкой обошлось устройство почти свадебного по размаху пира, столы для которого заняли не только почти весь дом, но и сад – там их поставили прямо на снегу. Млада шепнула ей на ушко, что лесную дичь предоставила Радимира, а Лесияра прислала бочонки с тридцатилетним ставленным мёдом. Также Радимира отправила на помощь в приготовлении угощения своих стряпух во главе с Правдой. Эта угрюмоватая, покрытая целой сетью шрамов женщина-кошка была в состоянии в одиночку насадить на вертел целую тушу кабана и водрузить её над огнём, а с мясницким топором её могучая жилистая рука управлялась так же легко, как с небольшим кухонным ножом. Стряпухи, тоже особы далеко не хрупкие, понимали начальницу без слов: одно движение её чёрной брови с серебряными прожилками седины – и всё исполнялось в мгновение ока. Дарёна наблюдала за её работой из окна и долго не могла ничего выговорить: под таким она была впечатлением.

– Это наша Правда, – сказала Млада. – Начальница кухни в Шелуге.