Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы

«Назад, назад! Куды? Сгоришь!»

Цветанка стояла столбом, опаляемая раскалённым дыханием огня: в костре виднелись детские косточки. Женский вой раскинул скорбные крылья над колышущимся маревом… Кто-то попытался оттащить Цветанку, но она вырвалась и сделала дело – скормила огню щепоть чудо-травы. Медовая горечь растворилась в смраде смерти, неспособная его заглушить, но Цветанка верила, что нежность земли и тепло солнца, которые трава впитала, подарят душам умерших такие необходимые им крылья.

Боль обручем сдавила лоб Цветанки. Может, это кричащая со всех сторон смерть так воздействовала, а может… Неужели болезнь подкралась? Всё начиналось с боли во лбу, воровка слышала об этом. Она сжала узелок с яснень-травой у себя на груди. «Травка, спаси меня, – бормотала она, на деревянных ногах шагая обратно на свою улицу. – Спаси, помоги…»

Она несла дымящий горшок своим друзьям. У Первуши в доме слегли мать и бабка с дедом, да ещё две младшие девочки, а отец с Первушей держались, мечась между больными: то поднести воды, то намочить полотенце на охваченном жаром лбу… От стоявшего в доме запаха в горло Цветанке заползла мерзким змеем тошнота. Дед, блестя розовой плешью, обрамлённой пушком седых волос, выкашливал свои лёгкие; с посиневших губ падали в подставленную миску сиренево-зелёные клочки тягучей, студенистой мокроты. Без сомнений, старику пришёл конец: это был третий и последний день хвори.

«Кху-кху-кху, что ещё за дым? – заперхала, захрипела на печке бабка. – И так моченьки нет, грудь заложило… Ох, ох… не могу! Смертушка моя приходит! Дверь отворите!»

«Потерпите, – попыталась всё объяснить Цветанка. – Это дым целебной травы, которая прогонит заразу».

Маленькие девчушки-близняшки бредили, покрытые крупными, с ладонь взрослого человека, обильно разлитыми по коже розовыми пятнами. Их головки перекатывались по подушке, из-под трепещущих полуприкрытых век блестели белки глазных яблок. Сам Первуша, вымотанный до синевы под глазами, поглядел на Цветанку ошалело и непонимающе, будто одурманенный угаром. Веснушки проступали резче на бледном лице.

«Нюхай, – велела Цветанка, суя ему под нос щепоть травы. – Бери в рот и просто жуй и соси».

Её приятель с отцом были слишком измучены, чтобы сопротивляться и прекословить. Они кашляли и вытирали раздражённые дымом глаза, пока Цветанка окуривала девочек и мысленно просила яснень-траву сохранить им жизни. Глянув в какой-то миг в окно, она замерла: всё затянула чёрная мгла, сквозь которую даже солнце выглядело тусклым пятном. Стоило несколько раз моргнуть – и жуть исчезла, за окном снова стало светло. Лето бесстрастно смотрело, как поветрие косило народ.

Цветанка бегала по соседским домам с дымящим горшком, забыв о собственной головной боли, а та, словно понимая, не слишком беспокоила её. Где-то глубоко в душе испуганным глазастым зверьком шевелилось подозрение: «Наверно, всё-таки хворь», – но на отчаяние и слёзы просто не осталось времени. Даже если это и болезнь, то до попадания на погребальный костёр необходимо было обойти как можно больше домов – насколько горшка хватит.

Где-то её принимали с надеждой и благодарностью, откуда-то гнали – да, некоторые люди, как ни странно, не доверяли неизвестной траве, хотя в таких обстоятельствах должны были бы хвататься за соломинку. Таким упрямцам Цветанка помощь не навязывала – плюнув, разворачивалась и уходила со словами:

«Ну и дохните себе, коль охота».

И снова – погребальные костры. Не было такой улицы, на которой они бы не полыхали, словно прожорливые рыжие чудовища, поглощая заражённые тела. Помня о наказе бабушки во что бы то ни стало помочь душам умерших избежать слияния с хмарью, Цветанка преодолевала собственный ужас: ведь, наверно, этим беднягам гораздо страшнее раствориться в той черноте, которую Цветанка на миг увидела за окном. Щепоть за щепотью развеивала она яснень-траву над обгорелыми останками, охваченными пламенем, пока её пальцы не поймали в мешочке одну пустоту. Вот и кончилась травка…

Цветанка растерянно застыла среди улицы. Всё! Неужели больше никому не помочь?

«Заяц, Заяц!»

К ней бежали трое её беспризорников – Олешко и Берёзка с братиком Драгашем. Щупленькая девочка тащила малыша на руках, чуть не падая под его тяжестью. Как она, тоненькая и слабая, вообще несла его? Чудо, не иначе. Мальчик, покрытый красными пятнами, стонал в бреду, как сестрёнки Первуши.

«Драгаш помирает», – тихо и горестно выдохнула Берёзка, без сил оседая с братцем наземь.

Цветанка за горшок – а он к тому времени уж перестал дымить. Из него высыпалось серое облачко золы, но в ней, должно быть, осталась какая-то примесь яснень-травы. Глазастый зверёк – отчаяние – запищал внутри, и Цветанка принялась лихорадочно натирать Драгаша золой. Могло ли это как-нибудь помочь? Неизвестно… «Отвар!» – радостно вспыхнуло в памяти.

«Айда домой! – приказала она, воспрянув духом. – Там бабуля лекарство уже, наверно, приготовила!»

Берёзка была уже не в силах нести братца, и Цветанка сама его подхватила, а ребята побежали за ней. Распахнув дверь дома ногой, она с порога крикнула:

«Бабуля! У тебя отвар готов? Драгашу надо, он плох совсем!»

В доме всё ещё стояла сизоватая дымка, от которой слегка першило в горле, но Цветанка с радостью вдыхала её, как благодатный дух луговых цветов в вешний день. Крепкая целебность и суровая горчинка успокаивали и обнадёживали: здесь заразы нет.

«Ему седмицу надо настаиваться, чтоб полную силу набрать, – отозвалась бабушка Чернава с лавки. – Но ничего не поделаешь, хвороба молниеносная не даёт погодить… Будем свежим поить – авось, и поможет. Клади мальца на печку, на моё место. Отвар на столе в горшочке».

Укладывая малыша на тёплую лежанку, Цветанка про себя удивилась: слепая бабуля всё сделала сама! И воду вскипятила, и траву заварила. Хотя дело несложное, и с закрытыми глазами управиться можно. Одной рукой бережно приподнимая голову Драгаша, другою Цветанка поднесла к его рту ложку ещё горячего отвара. Ребёнок полубессознательно проглотил, поморщился от горечи, а через несколько мгновений сквозь приоткрывшиеся веки прорезался его усталый и мутный взгляд, и Берёзка обрадовалась до слёз.

«Живой, глазки открыл, поглядите!»

«Тс», – шепнула Цветанка, приложив к губам палец.

Она напоила отваром и её с Олешко, а также выпила несколько глотков сама. Горечь напитка пробирала знатно – крепче полыни и золототысячника.

«А где все? – спросила она у ребят. – Нежва, Дымник, Кочеток, Прядун, остальные? Живы? Не знаете?»

«Нежва с Дымником окочурились третьего дня, – устало, без слёз отвечал Олешко, вытирая тыльной стороной руки чумазое остренькое лицо. – Кочеток хворает… Прядун живой, но вчерась озноб его бил. Видать, тоже скоро на костёр ему дорога».