Неизв. - Гроза

Наконец давящая жара разрешилась грозой. Лера побежала закрывать теплицу, чтобы ветром не поломало помидоры с огурцами, и первые капли тяжело зашлёпали по её макушке, щекам и плечам. Темный полог туч веял холодом и тревогой, молнии сверкали, будто огромные фотовспышки. «Гррах-бабах!» – ударил гром, отдавшись в груди у Леры гулким эхом, где-то вдалеке заверещали потревоженные автосигнализации. Ливень хлынул сплошной серебристой стеной, моментально вымочив Леру до нитки, а она отчего-то застыла на месте в странном оцепенении. Нервы пели, вгоняя в каменное напряжение спину и плечи, а нутро дрожало холодцом от гибельного восторга: «Пропадаю, пропадаю», – как в песне.

– Иди в дом! Гроза страшная! – сквозь шум дождя и небесный грохот донёсся встревоженный голос Маши.

Она стояла на веранде с широко раскрытыми глазами, добела высветленными молниями. Шея не повиновалась, не гнулась, и Лера повернулась всем телом. Поскальзываясь на мокрых дорожках, она поплелась в дом, а в груди аукались отголоски беды.

Воскресное утро расплескалось безмятежно, ясно, предвещая погожий день. Солнце блестело в лужах, ветер сонно ворошил яркую, умытую зелень, а Маше понадобилось по делам в город. Лера неприкаянно бродила по участку, от нечего делать рыхлила в теплице, а потом вышла за калитку, пожёвывая стебелёк сорванной ромашки. Мокрая щебёнка глухо заскрипела под ногами. Заборчик соседей напротив был символическим, всего лишь по пояс, с большими промежутками между досок, и участок хорошо просматривался. Склонившись над грядкой в типичной садоводческой позе под названием «буква зю», соседская девушка Люба собирала землянику; Лера задохнулась и застыла как вкопанная при виде округлой попки, обтянутой светло-голубыми джинсовыми мини-шортиками, и длинных, ослепительных, гладких ног. Шортики были столь бесстыдно коротки, что открывали нижнюю часть ягодиц. Никакого целлюлита, ни одного лишнего волоска, только сводящая с ума и выбивающая сердце из ритма бесконечная длина…

– Здравствуйте! – обворожительно улыбнулась Люба, заметив Леру.

Выпрямившись, она нанесла ей ещё один удар ниже пояса – показала подтянутый, плоский животик с пупком, который хотелось украсить ягодкой, обмазать взбитыми сливками и облизать. Клетчатая рубашка была небрежно завязана под грудью; под лёгкой тканью упруго круглился наливной третий размер, и Лере чудился исходящий от него свежий запах дыни. Соломенная шляпка еле держалась на затылке девушки, а толстая русая коса золотилась на плече. Молочно-белая, свежая кожа, чистые и невинные, как утреннее небо, глаза, маленький вздёрнутый носик, озорные ямочки на щеках, улыбающийся вишнёвый ротик, полный мелкого жемчуга зубов – да, всё это звалось Любочкой и родилось девятнадцать лет назад, чтобы сейчас выбить из груди проходящей мимо Леры всякое дыхание.

– Здр… Кхм. – Хриплый, как со страшного похмелья, голос подвёл Леру, и она долго откашливалась, прежде чем выдавить из себя: – Привет, Люба. Уродились ягодки?

– Ага, – весело блестя ясной улыбкой, ответила девушка. – Хотите?

– Нет, что ты, спасибо…

– Да ладно, нам их всё равно девать некуда: вон какая плантация!

Люба отошла к деревянному столику, отсыпала из ведёрка ягод в дуршлаг и принялась полоскать их водой из пятилитровой пластиковой бутыли. Коротенькие резиновые сапожки жизнерадостно блестели, а солнце целовало светлый, чуть приметный пушок на открытой пояснице девушки. В прошлом году Лера видела мельком эту стройную русалку с волосами до попы и подумала вскользь, что, быть может, она запросто победила бы на каком-нибудь конкурсе красоты – легко взяла бы титул «Мисс Россия», а то и «Мисс Мира». Её «ягодка» в тот раз выглядела чуть скромнее и не произвела на Леру столь ошеломительного, крышесносного впечатления.

– Вот… Кушайте.

Нет, дынный запах не померещился Лере: это были Любины духи. К ним примешивался щемяще-сладкий, летний, светлый дух земляники – аромат далёкой мечты, хрупкой, как голубиное крылышко. Капельки воды поблёскивали на огромных ягодах, и всё нутро Леры сверху донизу стиснулось от невыносимой смеси тоски, нежности и желания.

Люба не помышляла ни о каких конкурсах или карьере модели: она училась на втором курсе медицинского колледжа и собиралась стать стоматологом. Её мечтой был собственный зубоврачебный кабинет.

– Цель в жизни – это замечательно. И профессия хорошая, нужная, – проговорила Лера. И поёжилась, рефлекторно прощупав нижние зубы через щёку: – Страшноватая вот только.

– Боитесь зубы лечить? – щурясь на солнышке, усмехнулась Люба.

– Ну… У ТАКОГО стоматолога, наверно, не боялась бы, – чувствуя, что ни с того ни с сего хмелеет, ответила Лера. На лице сама собой расплывалась дурацкая ухмылка. – Одна улыбка доктора – и обезболивающего укола не надо.

Ресницы Любы смущённо опустились, а Лера мысленно осадила себя: «Стоп. Что ты мелешь?» Она и в самом деле будто опьянела, хотя не брала в рот ни капли спиртного. Это был светлый, сладкий хмель, пахнувший дыней и земляникой…

– Ладно, я… э-э… пойду, – пробормотала она. – Спасибо за угощение…

– Хорошего вам дня, – ослепила её Люба улыбкой напоследок.

Прислонившись к внутренней стороне калитки спиной, Лера сползла на корточки. Хотелось говорить стихами, но с языка срывались только одни междометия и обрывки нецензурных слов. Нежная мякоть земляники таяла во рту, исходя тонкими чарами летней зари.

– Твою… дивизию! Охренеть. Просто о-хре-неть, – прошептала Лера.

Маша вернулась к трём часам дня. Устало опустившись в плетёное кресло под рябинами, она откинула голову назад и долго сидела в молчании. Сад шелестел, в теплице пахло помидорной ботвой, трёхзубый рыхлитель глухо и монотонно врезался в землю: «Тяп… тяп… тяп…» Ставя на столик запотевший стакан воды со льдом, Лера ощущала в груди лишь гулкую пустоту. Маша, заметив тарелку отборнейшей земляники, оживилась, съела ягодку.

– Мм… Откуда это?

– Соседка угостила, – отозвалась Лера, направляя носик лейки под корни цветов на клумбе.

– Антоновна, что ли?

– Нет, другая.

Повисла пронзительно-знойная, колкая, царапающая нутро пауза. Бело-жёлтые лилии поникли на солнцепёке, и Лера не жалела воды для них.

– Это случайно не та, что в шляпке и шортиках эротично отсвечивает на всю улицу своими булочками? – усмехнулась Маша одним уголком рта. – Ну-ну.

Язвительный холод её голоса вонзился в сердце иглой. Лера поставила лейку и пошла за лопатой – выкопать большой и нахальный одуванчик, выросший посреди дорожки. «К чему это всё? – горько и устало думалось ей. – Ведь уже, кажется, ничего не осталось».

Звёзды в ту ночь были далёкими и безмолвными, и в запахе мелиссы чудилась прощальная терпкость. Бутылка вина траурно темнела на столике, свет из окна лежал на листве, выхватывая из сумрака смородиновые кусты. Сигарета тлела в пальцах Маши оранжевым угольком, то разгораясь, то тускнея. Ночь цвета тёмного хереса горчила на языке.