К.Д. Рейсс - Сопротивление

— Фиона Дрейзен, — сказала она. — Слышала, что ты здесь.

Все трое посмотрели на меня. Я махнула в ответ. Их лица показались мне знакомыми. Заговорившая со мной девушка сидела с босыми ногами, свернувшись калачиком на стуле, и держала дымящуюся сигарету между пальцами, покоившимися на её коленях.

— Эй, — сильно сутулившийся парень с густыми вьющимися волосами протянул мне руку. — Приятно увидеть тебя снова.

Я не знала его. Я трахалась с ним? Помнила ли его? Я даже свои последние два дня вспомнить не могла.

— Привет, — кивнула я остальным.

Рубашка девушки приоткрылась, когда она села, и стал заметен изгиб её груди. Я вспомнила её. Это были выходные с её матерью. Мы провели два дня на солнце. Я с трудом вспомнила лица всех троих на той вечеринке. Карен. Карен Хиннли. Её мать была продюсером.

— Оджай, — сказала я (прим. пер.: город в штате Калифорния). — Чёрт, чувак. Это были ещё те выходные.

— Это было ... — она закатила глаза, задумавшись, но не найдя слов.

— Шикарно, — закончила я за неё.

— Чёрт, — сказал парень с вьющимися волосами, — нам стоит повторить.

— Да, — Карен кивнула парню со светлыми волосами, которому на вид едва ли исполнилось пятнадцать. — В этот раз ты тоже должен пойти.

Согласились все, кроме меня. Я не выдержу ни минуты больше. Не знаю, почему.

— Здесь приятно и тихо, — добавила я.

— Это ведь Рождество, — ответила Карен. — Всех отпускают домой на пару деньков. Только я не хочу домой. Там будет настоящий шведский стол. Новый год позади, и вы не представляете, сколько говядины остаётся после Нового года.

Самый юный парнишка покачал головой. Парень с вьющимися волосами засмеялся. Уоррен. Это было его имя. Уоррен Чилтон, сын актёра.

— Я иду внутрь, — сказала я. — Позвоните мне, когда выберетесь отсюда.

Мы согласились в одном: общественность не должна была узнать о моём пребывании здесь. Такие люди, как мы, не сидели в лечебницах. Даже предположение подобного означало, что у моего адвоката были хреновые связи.

Мне не хотелось есть, поэтому я вернулась в общую комнату, где на экране телевизора с высоким разрешением яркими красками играла природа. Это даже можно было назвать убедительным. Я опустилась на серый кожаный диван и уставилась на маргаритки, которые развевались на ветру. Слишком мало сил для прогулки. Френсис дала мне целый коктейль из таблеток от головной боли, некоторые из них я даже узнала, но они притупляли не только боль, но и способность мыслить.

Я ударила Дикона ножом в грудь. Что заставило меня сделать подобное? Что он мог мне сделать? Ударить меня? Я засмеялась про себя, потому что он это мог сделать в любой день. Потёрла глаза так сильно, словно хотела разорвать свои веки и посмотреть, что я наделала.

Моё тело ощутило слабое тепло, когда кто-то сел рядом со мной. Я посмотрела направо. Коротко стриженные волосы и розоватые губы. Парень улыбнулся и лениво моргнул. Я бы трахнула его. У меня не было причин не делать этого. Есть лишь правило, запрещающее мне касаться кого-либо в этом заведении, и Дикон, который всё ещё был жив. Я уже и так достаточно предала его доверие.

— Маргаритка многолетняя, — произнёс он, кивая головой на фото природы на экране телевизора. — Её часто путают с цветком этого же семейства, но с большим количеством лепестков. Арктотисом. А ты Фиона Дрейзен, да?

— Да.

— Джек Кент. Подготовительная школа Карлтон. Я отставал от тебя на класс. А теперь ты стала знаменитостью. За что тебя здесь заперли?

Медсестра, подошедшая к нам, не дала мне шанса ответить, а Джек снова указал головой на экран.

— Арктотис стохадифолия — редкость в Южной Африке, а теперь считается сорняком в Южной Каролине, — произнёс он.

— Покушение на убийство, — ответила я, когда медсестра прошла мимо нас, — но я этого не помню.

— Машина?

— Нож.

— Ого. Уверен, он был не маленьким.

Я бы очень хотела вспомнить этого парня.

— Нет. Стой. Я помню тебя, — отозвалась я. — Ты — ботан.

— Думаю, да. Но член у меня всё-таки есть.

— А ты здесь за что?

— Неофициально: случилось недопонимание. Но если официально, то биполярное расстройство.

— Примеряешь на себя роль маньяка? — спросила я.

— Абсолютно чокнутого маньяка. Я провёл сто сорок семь опытов, в ходе которых мне удалось вывести новый способ разведения клещевины обыкновенной (прим. пер.: ядовитое растение). А они не смогли сделать этого даже за сто семьдесят пять попыток.

— Зачем тебе это?

— Я просто мог это сделать. Ну а по поводу кайфа? Очнулся в одном белье и весь в собственной сперме, — я кивнула. Мне известно, каково ему было. — Ты здесь по собственной воле? — спросил он. Я покачала головой. На экране теперь показывали розовые цветы вместо жёлтых. — Они обернули всё против тебя?

— Да. Я пыталась напасть на копа. Сопротивлялась аресту. Пыталась перерезать себе горло. Бла-бла-бла. Я в дерьме.

— Кто твой врач? — спросил Джек.

— Чепмэн, — парень набрал полные щеки воздуха, а потом медленно выпустил его через щёлку между губ. На его лице было написано искренне сожаление. — Что?

— Пиздец.

— Уверен? Он кажется достаточно милым.

Джек заёрзал на кушетке и подвинулся ко мне, уставившись в мои глаза. Он согнул одну ногу на подушках, а второй опирался на пол.

— Это его работа — быть милым. Слушать. Ты хочешь выбраться или остаться здесь?

— Конечно же, выбраться. Кому вообще в здравом уме взбредёт в голову остаться здесь?

— Ты сама ответила на свой вопрос. Но если хочешь убраться отсюда, то попытайся сделать это за семьдесят два часа. У тебя будет шесть сеансов, и если тебе не удастся, то считай, что ты навсегда увязла в этом дерьме. Типа они оставят тебя здесь на тридцатидневный курс лечения и ограничат посещения, а потом будут постепенно сокращать твою связь с внешним миром. Это означает всё меньше и меньше шансов на то, чтобы выбраться отсюда. Разве что твои родители не вмешаются. В моём случае они не вмешаются, поэтому я могу остаться здесь так долго, как пожелаю.

Джек не смотрел на меня, когда произносил своё последнее предложение, словно под тяжестью позора на его плечах было сложно даже повернуть голову в мою сторону. Мне бы тоже было стыдно, если бы я помнила, что это такое.

— У меня получится убедить его в том, что я вменяема.

А это означало, что мне придётся предстать перед судом. Если он посчитает меня невменяемой, то я застряну в Вестонвуде с их правилами на прикосновения и обедами по расписанию. Если я предстану перед судом, увижу ли я Дикона снова? Или меня арестуют, как только я переступлю порог больницы, и всё равно не увижу его, как и не вижу сейчас, находясь здесь? Он один знал, что случилось на самом деле. Он один мог сказать, что я сделала и чего не делала.