Unknown - i c9f346a077dd1b7f

- Pourquoi?

Кингсли вернулся к чистке. Оказалось, в этом месте умерла мышь, и жир ее

костей и костного мозга оставил неизгладимый след на древесине. Прекрасное место,

чтобы отдавать свое тело человеку, которого он боготворил.

- Кто-то пустил слух, что призрак отца Леопольда часто посещает скит, потому

что он умер здесь. Они нашли его тело спустя неделю, так как все были в ловушке в

школе из-за метели.

- Просто призрак священника. Нечего бояться.

- История утверждает, что призрак отца Леопольда позволяет сексуальные

вольности с тем, кто попадает в пределы его досягаемости. После смерти он пирует

тем, в чем отказывал себе при жизни. Ты веришь в это?

201

Принц. Тиффани Райз.

Кингсли посмотрел на Сорена с широко открытыми глазами.

- Нет, но очень хочу.

Сорен рассмеялся и бросил в него металлическую губку. Кингсли поймал ее у

своей груди и решительно атаковал жирное пятно от мыши. Понадобилось целых два

часа, чтобы вымыть пол. Еще один час, чтобы смести паутину и убить обитателей. Он

смачно раздавил паука-волка.

Чересчур смачно на взгляд Сорена.

- Разве ты не можешь ловить их и выпускать на улицу, Кингсли? Убивать их

излишне.

Кингсли поднял холодный, жесткий взгляд на Сорена.

- Ловить пауков и выпускать их на улицу? Я когда-нибудь говорил тебе, у меня

было кровотечение еще три дня после нашей первой ночи вместе? Pardonez-moi за мои

слова, но католическое почитание тобой неприкосновенности жизни, было бы более

убедительным, не будь ты садистом.

Сорен поднялся на ноги и выпрямился. Он подошел к Кингсли.

- У меня нет ни малейшего желания причинять паукам боль так, как я хочу

причинить боль тебе. В этом разница.

- В самом деле? Как так?

- Прежде всего, я не нахожу пауков привлекательными.

Сорен поднял бровь. Кингсли не смог остановить вырвавшийся смешок. Но губы

Сорена заставили его замолчать. Поцелуй длился всего мгновение, прежде чем Сорен

отстранился.

- Возвращайся к работе, - приказал он.

Кингсли упал на колени перед Сореном, посмотрев на него снизу-вверх.

- Да, сэр.

Сорен посмотрел на него сверху-вниз и Кингсли без труда различил голод в его

глазах.

- Возвращайся… к… работе, - приказал Сорен.

Это прозвучало, как будто он говорил сам себе, нежели Кингсли. Кинг

нахмурился.

- Да, сэр.

202

Принц. Тиффани Райз.

Вздохнув, он взял губку и принялся за один единственный стул, что им удалось

спасти из сгнившей мебели в эрмитаже. Он нехотя скреб, пока не услышал, как Сорен

бормочет с отвращением, - Кингсли, ты никогда не убирался в своей жизни?

- Non. У меня есть сестра.

Сорен прищурился. Кингсли рассмеялся.

- Это правда. У меня есть старшая сестра Мари-Лаура. Она и Maman делали всю

уборку. Papa работал. А я, я делал все, что хотел.

- И почему я не удивлен? В этой школе есть сироты, что провели половину

своего детства на улицах и стали более дисциплинированны, чем ты.

- Представляю, сколько нужно дисциплинированности, чтобы выжить на улицах.

А мне нравилось быть баловнем. Единственный сын во французской семье - завидное

положение. А ты? Я не представляю, чтобы ты много убирался в своем доме.

Глаза Сорена потемнели от услышанного вопроса, но его лицо оставалось

спокойным.

- В доме отца был большой штат прислуги. Моя сестра Элизабет и я должны

были держать в чистоте наши комнаты. У нас было мало работы по дому. Помимо

того, что мы пытались выжить под этой крышей.

- Что, так плохо, да? - спросил Кингсли, желая выудить больше секретов у

Сорена о том, что произошло между ним и его сестрой.

Сорен кивнул, продолжая работать. Его руки беспрестанно двигались. Он

излучал чистую решительность, когда проводил мыльной тряпкой по столу.

- Быть единственным сыном в семье, которую контролировал безумец,

насилующий детей - незавидное положение.

Кингсли выронил губку.

- Ты сказал… ты говорил, он изнасиловал твою мать. Ей было…

- Восемнадцать, - констатировал Сорен, продолжая чистить. - Но моей сестре

было восемь. Только восемь.

- Mon Dieu.

- Non. Pas du tout. У Бога гораздо больше общего с нами, чем с ним. Монстр,

который называет себя моим отцом, насиловал ее. В то время как все это происходило,

я учился в школе, в Англии, в противном случае на моей совести были бы две жизни

вместо одной. Но я бы предпочел не говорить об этом. Расскажи мне о своей сестре.

Кингсли сглотнул. Он ничего не хотел больше, чем услышать о детстве Сорена.

Как бы жалко это не звучало, это все же был он, его жизнь, его прошлое. Кингсли пил

203

Принц. Тиффани Райз.

каждое драгоценное откровение как вино. Никто в школе ничего не знал о Сорене,

даже его настоящее имя. О нем слышали сплетни, рассказывали истории, но никто не

знал его, настоящего его. Интимность секретов была почти столь же мощной, как

Кингсли и их две совместные ночи. Почти.

- Мари-Лаура, - Кинг оторвал взгляд от Сорена, который, казалось, глубоко

увлекся чисткой камней очага. - Она прекрасна. Я ее брат, и даже я признаю, что она

самая красивая девушка в мире. Она танцует.

- Танцует?

- Да. Она балерина. В хоре Парижского балета. Но она хороша. Очень хороша.

Когда-нибудь она станет примой.

- Ты скучаешь по ней?

- Очень. Она – все, что у меня осталось сейчас, на самом деле. Родители моего

отца умерли много лет назад. Родители моей матери даже не говорят по-французски. И

они никогда не любили Papa. Трудно быть рядом с ними. Мари-Лаура моя

единственная семья. Она посылает мне письма каждую неделю. Ужасные письма. Я

едва могу читать их из-за всех этих потеков.

- Потеков?

- Она плачет, когда пишет мне. Плачет из-за Maman и Papa. Плачет о том, что мы

порознь. Я думал, она убьет меня на похоронах…

- Подходящее место для убийства.

- Очень. - Кингсли улыбнулся, хотя воспоминания о том страшном дне вернулись

к нему.

Две урны бок о бок на алтаре. Бесконечная вереница провожающих в последний

путь, большинство из которых Кингсли никогда не встречал раньше. Деловые

партнеры отца. Друзья его матери. У всех были руки, что нуждались в пожатии, щеки,

что необходимо было поцеловать. Но все, что он хотел сделать, это рухнуть на пол и

рыдать в течение нескольких дней и недель, месяцев и даже лет, пока он не умрет, и

сможет снова быть вместе со своими родителями. Потом за ним пришли родители его

матери. Их торжественное: « Пора идти, дорогой » были тремя наиболее болезненными

словами, сказанными ему, после тех других четырех страшных слов, что Мари-Лаура

шепнула ему тремя днями ранее: Maman и Papa ушли . Кингсли позволил себя увести,

его сознание было в оцепенении. Но его ошеломленное состояние разрушилось, когда