И. Завалишин - Описание Западной Сибири

Мачеха отдала сестру в Москву на воспитание своей сестре Тютчевой (матери поэта), а моих учителей распустила под предлогом, что будет сама учить меня всему, чего никогда, по образу жизни ее, не могла делать, что и заставило меня, десятилетнего еще мальчика, усиленно требовать от отца, чтоб меня отвезли скорее в Морской корпус. Но зато, оскорбившись отзывом нашей родной тетки Юлии Никитичны, бывшей замужем за генералом Хитрово, что мачеха никогда не может заменить родную мать, и предлагавшей отцу нашему взять к себе на воспитание его детей, мачеха вздумала доказать противное по отношению к Ипполиту и сделала его вывескою своего тщеславия. Она баловала его донельзя, возила беспрестанно из Твери в Москву, где его баловали не меньше ее родные, а когда отец вышел в отставку, то мачеха вместо того, чтоб оставить Ипполита в Морском корпусе, куда он был записан и приготовлен и где мог находиться под моим наблюдением, увезла его в деревню, хотя ему было уже 12 лет (старший брат поступил в корпус на 11-м, я на 12-м году возраста). В деревне и в Москве Ипполит ничему уже не учился, и, когда отец наш скончался на другой год после отставки, мачеха поспешила по предложению великого князя Михаила Павловича поместить Ипполита в новооснованное великим князем Артиллерийское училище вместо Морского корпуса, как назначал наш отец. Надзор в училище был тогда крайне слаб; ученики шатались, где хотели (это я сказал и великому князю, когда он мне жаловался на Ипполита), Ипполит мотал, требовал от мачехи беспрестанно денег, и когда она вынуждена была, наконец, ему отказывать, стал писать ей дерзкие письма, не называя уже ее матерью (одно из этих писем сохранилось в бумагах мачехи, перешедших ко мне по смерти сестры в нынешнем году), а по привычке к мотовству стал добывать деньги разными путями, так что когда я приехал в Петербург, то директор артиллерийского училища сказал мне, что необходимо заплатить значительную сумму, чтоб выпутать Ипполита из очень дурной истории, которая иначе может окончиться для него судом и, по меньшей мере, выключкою из училища. Я заплатил, имея тогда достаточные средства от похода кругом света. Ипполит обещал исправиться, но после осуждения моего вздумал выслужиться ложным доносом на меня же. Воспользовавшись тем, что, прибежав ко мне в день отправления моего в отпуск (прибежав без спросу и вопреки запрещению моему ходить ко мне), он нашел у меня огромное число людей, собравшихся провожать меня; тут были и члены Северного общества (с Рылеевым во главе), по поручению которого я отъезжал; тут были почти все офицеры гвардейского экипажа и многие знакомые, и даже иностранцы. Ипполит, не видя в числе осужденных многих, кого видел на проводинах, донес, что я скрыл многих, особенно иностранцев, что я получал огромные деньги из-за границы (по невежеству своему он выдал консульские счета якобы за документы, доказывающие получение этих денег), и пр. Нелепость его доноса (он по легкомыслию воображал, что все будет принято без поверки) была немедленно обнаружена, и он «за ложный донос на родного брата и благодетеля», сделанный по самым дурным побуждениям, был осужден к лишению всех прав и к ссылке в Сибирь. Но я, хотя человек уже осужденный, обратился чрез посредство Левашева к государю с письменною просьбою смягчить Ипполиту наказание не ради его самого, а чтоб наше семейство не было поражено вдруг гибелью двух членов зараз. Вот почему Ипполита разжаловали только в рядовые и без лишения дворянства, послали при партии в Оренбург на выслугу. Но он, пользуясь тогдашнею безгласностью, в объяснение своего осуждения придумал такую историю, что будто бы он был осужден за попытку освободить меня из крепости, а мачеха и сестра, частию по самолюбию, частию из сострадания, имели слабость подтверждать рассказ Ипполита, хотя и знали всю правду чрез мужа сестры мачехи, которого Ипполит также запутал в своих показаниях. Следствием этого было то, что по прибытии партии в Москву князь Дмитрий Владимирович Голицын, главнокомандующий и друг нашего семейства, дозволил Ипполиту отделиться от партии, пожить в Москве, а там догнать партию на почтовых по частной подорожной. Под влиянием ложного объяснения причин его осуждения его как жертву будто бы любви к брату и родные, и знакомые в Москве носили на руках и дали ему значительные средства. Ту же льготу относительно проезда дали ему все знакомые нам губернаторы во Владимире, Нижнем Новгороде и Казани, а вследствие этого и он даже предупредил свою партию в Оренбурге и тот же час по какой-то глупой истории обратил внимание на то, что прибыл ранее партии. Начались расследования, и он выдал всех, оказавших ему снисхождение. Кн. Д.К. Голицыну, разумеется, не сказали ничего, но владимирский губернатор получил выговор.

В Оренбурге Ипполит выдал себя за декабриста, завлек несколько прапорщиков и юнкеров в сохранившиеся будто бы отрасли тайного общества и затем донес сам же и о них, узнав будто бы (как опять-таки по слабости к нему и по фамильному самолюбию, уверяла в извинение его сестра), что хотят донести на него. Однако же, когда дело разъяснилось, он был приговорен и сослан в каторжную работу в Нерчинские заводы. Я помогал ему и там, и у меня сохранился за подписью Лепорского (коменданта) список вещей, посланных мною Ипполиту. Когда произошла история Сухонина, то горное начальство с испугу всех, кто был в работе из дворян, отослало к Лепорскому в Читу; таким образом, и Ипполит попал в каземат и был как бы зачислен в декабристы. В каземате он вел себя дурно, то писал ко мне письма раскаяния, то делался орудием клеветников. Затем, будучи отправлен на поселение, везде считался и выдавал себя за декабриста, везде втирался в круг чиновничества, везде сначала дружился с ними, затем ссорился и переводим был из места в место, умел, однако же, вкрасться в доверенность и генерал-губернаторов Дюгамеля и Гасфорта, которые дали ему дозволение разъезжать по Западной Сибири. Наконец, вследствие обширных связей нашего семейства ему возвращено было дворянство и дано позволение возвратиться в Россию и даже год пробыть в Москве. В последнее время он жил в Самаре и в то время, как сестра не уплатила мне и того, что была должна, он умел вытягивать из нее и сверх положения. Кроме того, по ее протекции печатались здесь его сочинения обществом распространения полезных книг чрез Погодина, который был в числе учителей его.

Это внешнее сходство с историей декабристов в Сибири и было причиною, что он сделался моим злым двойником, так как внешние события подавали нередко повод к тому, что его смешивали со мной. Он имел литературный талант, но всегда худо учился и не любил ничем заниматься основательно. Кроме французского языка (полумосковского), других языков не знает. Теперь ему 71-й год.