Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии

Анархизм куда больше нуждается в том, что можно назвать Низкой Теорией, чем в Высокой Теории. Низкая Теория — это способы решения тех реальных непосредственных проблем, которые возникают при осуществлении преобразовательных проектов. Господствующая социологическая теория мало применима в этих случаях, потому что вещи такого рода обычно классифицируются как «вопросы политики», а ни один уважающий себя анархист не захочет иметь с этим ничего общего.

Против политики (небольшой манифест):

Понятие «политика» (в значении «политический курс, политическая установка») предполагает государство или правящий аппарат, который навязывает свою волю другим. «Политическая установка» есть отрицание политики; управление есть, по определению, нечто, состряпанное элитой, которая предполагает, что знает лучше других, как им нужно жить. Единственное, чего можно добиться посредством участия в дебатах о политическом курсе — это уменьшить вред, поскольку сама эта предпосылка враждебна идее о том, что люди могут сами решать, как жить.

В таком случае вопрос нужно формулировать следующим образом: какая социальная теория могла бы быть интересна тем, кто пытается добиться существования такого мира, в котором люди будут самостоятельно и свободно управлять своей жизнью?

Это то, чему в целом посвящена данная работа.

Для начала я бы сказал, что любая теория такого рода должна начинаться с некоторых исходных положений. Их не обязательно должно быть много. Возможно, всего два. Прежде всего, данная теория могла бы исходить из положения, которое сформулировано в одной бразильской народной песне, а именно из положения, что «другой мир возможен». Что такие институты как государство, капитализм, расизм и мужское доминирование не являются неизбежными; что возможен другой мир, в котором такого рода вещи перестанут существовать, и что нам всем в результате станет лучше. Принять такой принцип — это, по большей части, поверить в это, поскольку непонятно, как возможно заранее быть в этом уверенным. Ведь может оказаться, что такой мир невозможен. Но можно привести аргумент, что сама недоступность абсолютного знания о данных вопросах делает оптимизм моральным обязательством: если нельзя с уверенностью утверждать, что радикально другой мир невозможен, то не предаём ли мы всех, продолжая оправдывать и воспроизводить тот беспорядок, ту грязь, тот бардак, которые мы имеем сегодня? И, в любом случае, даже если мы ошибаемся, мы сможем продвинуться намного ближе к лучшему миру.

Против антиутопизма (ещё один небольшой манифест):

Здесь, конечно, приходится иметь дело с неизбежным возражением, что утопизм привёл к совершенно ужасным последствиям, к появлению сталинистов, маоистов и других идеалистов, которые пытались создать невозможное общество, убивая при этом миллионы людей.

Этот аргумент основан на фундаментальном заблуждении, будто воображать иные, лучшие миры — само по себе уже есть проблема. Сталинисты и их последователи убивали не потому, что они были великими мечтателями (в действительности, сталинисты известны как раз своим скудным воображением), а потому, что они принимали свои мечты за научные факты. Такое заблуждение позволяло им чувствовать, что они имеют право навязывать свою точку зрения посредством машины насилия. Анархисты не предлагают ничего подобного. Они не зациклены ни на каком неизбежном ходе истории и считают, что никто не может добиваться свободы, создавая новые формы принуждения. Фактически, все формы системного насилия (кроме всего прочего) противостоят воображению как политическому принципу, и единственный способ начать думать об устранении систематического насилия — признать это.

И, конечно, можно было бы написать очень длинную книгу о зверствах, которые совершались на протяжении истории циниками и прочими пессимистами…

Таково первое положение. Что касается второго положения, моё предложение состоит в том, что анархистская социальная теория должна сознательно отказаться от любых проявлений авангардизма. Роль интеллектуалов определённо состоит не в том, чтобы формировать элиту, которая сможет провести корректный стратегический анализ и потом повести за собой массы. Но если не в этом, то в чём? Одна из причин, по которой я назвал данную работу «Фрагменты анархистской антропологии», состоит в том, что именно в этом вопросе антропология может быть полезной. И не только потому, что большинство существующих в настоящее время самоуправляющихся обществ и альтернативных экономических отношений изучались чаще антропологами, чем социологами и историками. Ещё и потому, что этнографическая практика предоставляет по крайней мере что-то вроде модели (пусть достаточно грубой и находящейся в зачаточной стадии) того, как в реальности может функционировать неавангардная революционная интеллектуальная практика. Когда кто-то занимается этнографическими исследованиями, он наблюдает за жизнедеятельностью людей, а потом пытается выявить скрытую символическую, моральную или прагматическую логику, которая стоит за их действиями; он пытается постичь, каким образом обычаи и действия людей обретают смысл, о котором сами эти люди даже не догадываются. Одна из очевидных задач радикального интеллектуала — именно этим и заниматься: наблюдать за теми, кто создаёт жизнеспособные альтернативы, и пытаться выявить скрытый смысл, стоящий за их действиями. Затем он предлагает эти обобщённые идеи людям, но не в качестве императивов, а как положения, возможности, как подарок. Это примерно то, что я пытался сказать несколькими абзацами ранее, предполагая, что социальная теория могла бы преобразоваться подобно процессу прямой демократии. И, как показывает этот пример, такого рода проект должен в действительности иметь два аспекта, или момента, кому как больше нравится: один — этнографический, другой — утопический, находящихся в постоянном диалоге.

Вышесказанное не имеет отношения к тому, чем занималась антропология, даже радикальная антропология, последние сто лет. И тем не менее на протяжении многих лет имело место странное сходство между антропологией и анархизмом, что само по себе примечательно.

Грейвс, Браун, Мосс, Сорель

Не то чтобы антропологи исповедовали анархизм или даже сознательно поддерживали анархические идеи; скорее, они вращались в тех же кругах; их идеи, как правило, соприкасались друг с другом, было что-то в антропологической мысли, в частности, глубокая осведомлённость о диапазоне человеческих возможностей, что роднило её с анархизмом с самого начала.

Позвольте мне начать с сэра Джеймса Фрэзера, хоть он и был далёк от анархизма. Фрэзер, профессор антропологии Кембриджского университета на рубеже XX века, был классическим неповоротливым викторианцем, который описал несчётное количество первобытных обычаев, основываясь в основном на результатах опросников, высланных миссионерам и колониальным властям. Его показная теоретическая позиция была крайне снисходительна: он считал, что почти вся магия, мифы и ритуалы были основаны на глупых логических ошибках; но его фундаментальный труд, «Золотая ветвь», содержит такие живые, изощрённые и необычайно красивые описания древесных духов, жрецов-евнухов, умирающих богов плодородия и жертвоприношений божественных королей, что он вдохновил целое поколение поэтов и писателей.