Владимир Леви - Доктор Мозг. Записки бредпринимателя

…неистовство Дэвида Меррика… работа Хиза с его мозговыми электродами… благодарные слова и лица родителей…

…простреленная голова Дженнифер Дж… ее счастливое, со слезами на глазах, лицо после лечения…

Сенатор Кеннеди (в некотором опупении): – Впечатляет… Тяжелая работа. Жалко больных. И врачей. Все как-то вообще за гранью… добра и зла… Ну, и все-таки… ну, а все-таки… То, что вы рассказали и показали, – это же ведь и есть контроль поведения.

Хиз, спокойно: – Да, конечно, можно это назвать и так. Контролем поведения можно считать и проверку документов в аэропорте, и школьную отметку. Я врач. Я занимаюсь лечением болезней, а не контролем. Разумеется, любым медицинским средством или инструментом можно злоупотребить, будь то лекарство, скальпель, жгут для остановки кровотечения или еще что-то. И от жвачки можно умереть, если она попадет в гортань. Мы с моими сотрудниками назубок помним заповеди Гиппократа – первая из них «не навреди». Разбудите нас ночью – мы сразу вспомним все пункты Нюрнбергского кодекса медицинской этики, – в частности вот эти (обширная цитата наизусть). Мы свято следуем Хельсинской декларации прав человека, где утверждается, что при исследовании человека интересы общества и науки ни в коем случае не должны верховенствовать над требованиями благополучия отдельной личности.

Кеннеди, все еще слегка опупело: – Вы нам только что показали, как можно вызывать боль и удовольствие через электроды, введеннные в мозг.

Хиз: – Да. Показал.

Кеннеди, мрачновато: – Но это и есть контроль поведения.

Хиз, с чуть повышенной внятностью: – Это лечебное воздействие на эмоции, способствующее тому или иному поведению. То же самое могут делать речь, музыка, лекарства и любые события жизни.

Кеннеди, тупя будто нарочно или только что проснувшись: – Насколько я понимаю, вы пытаетесь использовать технику, чтобы лечить психически больных.

Хиз, с интонацией врачебного понимания: – Совершенно верно.

Кеннеди, угрюмо: – Но это и есть контроль над поведением. Разве эта техника не может быть применена к нормальным людям?

Хиз, терпеливо: – Теоретически может, но практически – зачем? Нормальным людям и так хорошо. Нормальные люди обучаемы. Если нужно переучиться, они переучиваются без мозговых электродов.

Кеннеди, прищурившись: – Ну, а где гарантия, что, допустим, не вы, а кто-то другой, используя вашу технологию, не захочет в массовом масштабе взламывать ею мозги нормальных людей? Каким-нибудь обманным или насильственным путем, а?

Хиз, мягко улыбнувшись: – Этому маниакальному злодею придется быть великим ученым, баснословно богатым боссом и гениальным организатором. Чтобы освоить нашу технологию и запустить ее в массовое применение, ему потребуется много лет, многие миллионы долларов и целая дивизия квалифицированного персонала. Старый потертый сюжет ненаучной фантастики.

Кеннеди, насупившись: – Вы хотите сказать, что ваша технология слишком сложна и уникальна. Но все сложное со временем осваивается и продвигается в общее пользование. Если лет за пять или десять ваша мозговая стимуляция станет массово применимой, как мы можем быть уверены, что она всегда будет использоваться во благо людей, а не во зло?

Хиз, уверенно: – Мы не делаем ничего такого, что могло бы быть пущено на конвейер. Технология, которая у нас на ходу сейчас, позволяет работать, самое большее, с двумя пациентами в год. (Приврал: уже на следующий год вживил электроды двадцати трем.) Может, через какое-то время мы будем работать порасторопнее, но пока только так.

Кеннеди, экзаменаторски: – Итак, вы, создатель технологии взлома мозгов с помощью электричества, гарантируете, что ее массового применения не будет ни в коем случае?

Хиз, тоном первого ученика:

– Я не вижу для этого никаких оснований. Сменив тон на печально-задумчивый: – Другое дело – ломающие психику и весь организм наркотики и психотропные препараты. Они УЖЕ стали средством контроля поведения в массовом масштабе. Могучая индустрия, нелегальная и легальная, охватывающая огромные, быстро растущие потребительские сектора. Наша электродная техника в сравнении с этим монстром – жалкая блошка. Вот чем следовало бы безотлагательно заняться правительству и всему нашему обществу – этой действительно страшной угрозой здоровью нации и свободе людей, этой зреющей катастрофой – химическими зависимостями.

Своевременный, точный перевод стрелок, удачный еще и тем, что частично присоединился к нападкам Бреггина на психофармакологию.

Кеннеди, официально:

– Благодарю вас. Есть ли у присутствующих вопросы к доктору Хизу?

Вопросов не последовало. Наверное, для капитолийской публики этого провинциального выскочки Хиза было уже многовато, и после перерыва нетерпеливое внимание приковалось к следующему ответчику.

Мозгочел на пике крутизны

Стояла тишина, но казалось, что его сопровождают аплодисменты – так величественно, твердо и широко ставя ноги, он выходил. Высокий, прямой и тощий, как башенный кран, седовласый, с сиятельным трехэтажным лбом, весь из себя хрестоматийный – да, это был он, краса и гордость американской психологии Беррес Фредерик Скиннер, знакомец наш (с. 146) , которого Бреггин только что обозвал «идейным отцом контроля над разумом» (не впервые) и «идеологом основ психохирургии» (а вот такого титула за ним еще не водилось).

Ему было уже без полугода семьдесят. Год назад коллеги признали его величайшим психологом двадцатого века, Фрейда поставили за ним вторым номером. Пребывая на таком пьедестале, негоже реагировать на лай, визг и укусы, а ежели в тебя метко попадают тухлым яйцом с криком «Долой психофашизм!» (случилось на одном выездном семинаре, после этого никуда больше не выезжал), надлежит улыбнуться, сказать: «Благодарю за позитивное подкрепление», неторопливо утереться платочком и продолжить вещание, что и было сделано.

Здесь, на сенатской панели, всем стало сразу понятно, что буча, поднятая Бреггином, корифею пофигу, а наскоки лично на него – что дробинки слону. Начал будничным тоном профессорской лекции.

– Уважаемые господа, предмет нашего обсуждения представляет некоторый теоретический и практический интерес, но масштабы его значимости, на мой взгляд, гипертрофированы. Всем нам свойственно обращать внимание на редкое, новое и непривычное, а постоянное и привычное переставать замечать. Большой риск кроется в этом свойстве нашего ума – в обнулении обыденного: риск незнания и непонимания того, что действительно происходит в жизни, что с нами делают, что мы сами с собой и другими делаем и во что превращаемся.