Владимир Леви - Доктор Мозг. Записки бредпринимателя

– Почему вы уверены, что преданная огню стихотворная ОМ была произведением графоманским? Разве там не было искр надежды?

– Может, и были, но пламя не разгорелось. Композиция была рыхлой, стихов много слабых. Видеть это я начал недели через три после посещения «Эврики» – вышел, можно сказать, из запоя и относительно протрезвел.

– Почему не дали рукописи отлежаться, не оставили на переделку или хотя бы на память, а уничтожили?

– Сгоряча. Да и всегда легче было затеять новое, чем домучивать прежнее.

Со стихами дело особое: иным виршам, чтобы прийти в себя – или, скорее, наоборот, из себя выйти – приходится отлеживаться десятилетиями, для других и жизни не хватит. В стихотворной «Охоте» где-то вспыхивали огоньки поэтических находок, а где-то сияла та еще белиберда. Богиня памяти Мнемозина искала кому отдаться, хитрый герой Интуй пролез к ней через туннель подсознания и овладел. Гордый рыцарь Адреналин пел вечернюю серенаду Нуклеиновой Кислоте. Академик Павлов на том свете сам попросился в ад, чтобы искупить свой великий грех перед собачьим племенем, и собаки с фистулами желудка бесконечно его пожирали, становились в вечную очередь, чтобы покушать Павлова.

Человеческие характеры уподоблялись прибрежной морской гальке, камням разных пород – а я, автор, их собираю

и топаю каменоломно,

и падаю толпе на грудь –

исчадье каменного лона,

камнелюбивый камнелюдь…

Пожизненно благодарен Людмиле Даниловне за шлагбаум, стукнувший по башке с максимальной мягкостью.

D-r Mozg. Recipe № 27.

Здоровый авантюризм развития.

Старайся ошибаться как можно чаще и повторять ошибки как можно реже.

Сколько букв нужно для автографа?

Графомания всечеловечна. Первоисток ее – всаженная в каждую живую частицу жажда бессмертия.

Микрографоман – или, так скажем, сперматозоид графомана, – тот вездесущий неуловимый автор, который всюду оставляет автограф из трех букв. Миниграфоманы – и те, что хотя бы одной буковкой своего имени увековечиваются на стенах, на парковых скамейках, на лестничных площадках и в лифтах, на скалах, на деревьях, на музейных экспонатах, в пещерах, в общественных туалетах

Из недр небесных всходит гений,

соединитель поколений,

комета с ледяным хвостом.

Он странен как закон природы.

Он страшен как страшны уроды.

Но есть таинственность и в том,

как хищно маленькие души

вгрызаются в чужие уши,

как, утвердить себя стремясь,

недоумытые поэты

маракают автопортреты

и дарят с надписями грязь,

как недознайки, недосмейки

садятся хором на скамейки,

на стенки лезут и поют.

Везде один и тот же голос,

не отличимый ни на волос:

МЫБЫЛИЗДЕСЬМЫБЫЛИТУТ.

Сойдет за славу и позор нам.

Ползем на небо ходом черным,

а сатана играет туш.

Но погодите же… А вдруг вы

прочтете сквозь немые буквы

инициалы наших душ?

О, поглядите же на стены,

они нам заменяют сцены

и трубы Страшного суда.

Ах, как же вы не догадались,

мы были здесь, и мы остались

и остаемся навсегда…

Это стихотворение под названием «Автографы» (из большого цикла «Инициалы»), в первой редакции было напечатано в 1989 году в 11 номере журнала «Новый мир», рядом со страницами Солженицынского «Архипелага Гулага».

– Может быть, редакторы-новомировцы почуяли в вашем стихе какое-то родство или параллель гулаговской теме?

– Не знаю, может быть и послышался какой-то эмоциональный аккомпанемент. Название первоначальное было: «Перевод надписи на скамейке: ЗДЕСЬ БЫЛ ВАЛЕРА». О древней основе графомании – потребности оставлять памятные метки, свидетельства о себе. И потребности в обратной связи от самовыражения, хотя бы только воображаемой.

Лев Толстой говорил не раз, что писать нужно только тогда, когда не можешь не писать. Сам писал только так, страдал священной болезнью Grafomania Grandioza. В этом толстовском значении графоманию – как влечение, как невозможность не, со всем букетом составляющих ее побуждений, – можно считать праматерью творчества, его энергией, его кровью, его землей. С графомании начинают все.

– Даже Пушкин и Моцарт?

– Даже Господь.

– Бог библейский весьма решительно обходился со своими черновиками.

– У Предвечного, в отличие от смертного, сколько угодно материала, сил и времени для авторедакции. А между двумя смертными, гением и графоманом – разница не только исходно-уровневая, но и темповая: в скорости и продолжительности развития. У гения подготовительная, графоманская стадия творческого развития протекает ускоренно – у гениев-вундеркиндов, каким был Моцарт, почти незаметно, молниеносно, – у графомана же растягивается до неопределенности. Гений, пока творит, продолжает расти, развиваться. Графоман останавливается там, откуда гений начинает, или еще раньше.

– Как обстояло у вас дело с самодиагностикой графомании после сожжения стихотворной ОМ?

– Слабые, недотянутые куски, включения необработанной породы, моменты неадекватности, расфокусированности, заносы и недоносы обнаруживаю у себя постоянно, по сей день. Нашел в ужасающем количестве уже и при вычитке корректуры прозаической ОМ, чуть было не отказался от публикации. Понимаю теперь, что это нормальное авторское самоедство, что и его надобно, как и авторский нарциссизм, держать в строгом ошейнике.

D-r Mozg. Recipe № 28

от Мандельштама. Не сравнивай, живущий несравним.

Если хочешь быть внутренне свободным, возрастать в понимании жизни и улучшать ее качество; если хочешь учиться счастью – ПОДНИМАЙСЯ НАД РЫНКОМ: ДОЛОЙ ОЦЕНЩИНУ!

ИСКОРЕНЯЙ ОЦЕНКИ в отношении к себе и к другим.

КТО ОЦЕНИВАЕТ – НЕ ПОНИМАЕТ.

КТО ПОНИМАЕТ – НЕ ОЦЕНИВАЕТ.

Понимание – приникание к тайне: присоединение к сути, скрывающей в себе бесконечность. Оценка – отчуждение, отъединение, навешивание бирочки, отоваривание, упрощение, уплощение.

Понимание – путь. Оценка – тупик.

Сравнения и оценки необходимы для принятия множества решений, для жизненных выборов, для навигации в океане судьбы. Но это лишь средство, инструмент, а не цель. Упаси Бог этим ограничиться. Упаси Бог руководиться только оценками, чьими то ни было, и жить ради оценок.