Александр Янов - Россия и Европа- т.2

Другой вопрос, что проводила она свой эксперимент в условиях постниколаевского режима, суть которого, как мы помним, состояла в попытке совместить имитацию европейскихучреждений с московит- ским самодержавием. Это правда, что полвека спустя после гибели монархии в условиях тотального сталинского террора эксперимент, могло показаться, удался. Часть славянской Европы и впрямь была подчинена силой и на протяжении четырех десятилетий удерживалась с помощью военной оккупации — или угрозы такой оккупации. Но по­чему в таком случае прямо не сказать, что для осуществления Русского проекта Данилевского нужен Сталин? И что прославление «славянско­го Нострадамуса» есть на самом деле оправдание террора?

Вернемся, однако, к историческому эксперименту 1914-1917 гг. Данилевский, напомню снова, был убежден, что в России революция невозможна. И что же? Разве не завершился этот эксперимент именно революцией? И не забрела страна опять в результате этой революции в новую «Московию», опять противопоставив себя миру? Правда, роль «богопротивной геометрии» выпала на этот раз генетике и ки­бернетике, но отстала Россия от современного мира ничуть не мень­ше, чем в XVII веке. Чтобы вырвать её из нового тупика, нужен был, на­верное, новый Петр. Обойтись, правда, пришлось Горбачевым и Ель­циным. Но предвидел ли что-либо подобное наш «Нострадамус»?

Глава седьмая

Национальная идея ^^^ ^

«дорожной карты» так или иначе,

в очередной раз очнувшись в 1989 году от смер­тельного московитского сна, Россия опять оказалась на распутье. Только выбирать она теперь могла не между двумя стратегиями, как во времена Петра, но, если читатель еще не забыл, между тремя. Могла, например, подобно тому же Петру, выбрать Европейский проект, могла, как Николай, проект Московитский, но могла и по­следовать примеру Александра II, опять уклонившись отвыбора на­циональной стратегии и совместив имитацию вропейских учрежде­ний и европейскую риторику с московитским «особнячеством».

Петровский выбор, к сожалению, даже в голову не пришел но­вым российским реформаторам. Тем более, что в наши дни озна­чал он не просто пробивание еще одного «окна в Европу», как в XVIII веке, но и попытку раз и навсегда сломать стену между Рос­сией и Европой, с самого начала поставив стране цель в неё интег­рироваться. Слов нет, такой проект требовал не только смелости исторического воображения, но и перелома в национальном со­знании и великого терпения.

Насколько непрост в наши дни такой путь видим мы хотя бы на примере сегодняшней Турции, которая уже много лет изо всех сил пытается осуществить свой собственный Европейский проект. Чего только она ни делает, чтобы заставить Европу забыть прошлое! В од­ном лишь 2001 году турецкий парламент принял 34 (!) поправки к кон­ституции страны, чтобы привести свои политические порядки в соот­ветствие с требованиями ЕС. Уже после этого турецкое правительство согласилось для той же цели урегулировать и обе особенно болезнен­ные для общественного мнения проблемы: курдскую (сопоставимую по своемузначению с проблемой Чечни в России) и кипрскую.

И тем не менее Европейский проект Турции уже долгие годы топчется на месте. Все еще не может простить ей Европа, что на про­тяжении столетий была в ней Турецкая империя инородным телом. Не прощает и разницы в религиозных ценностях (мусульманская все-таки страна). И особенно былого «морального обособления» не прощает. Того самого, между прочим, которое возродил в России в 1825 году с помощью Карамзина Николай.

Разница, однако, в том, что Турция, в прошлом «больной чело­век Европы», отнюдь не ограничивается европейской риторикой. Она целеустремленно и настойчиво пытается выкорчевать из своей традиции это «моральное обособление», тогда как Россия не устает его подчеркивать. Она не имитирует, в отличие от России, европей­ские стандарты, она работает над тем, чтобы им соответствовать. А мы все еще пытаемся «идти своим путем». Несмотря даже на то, что Европейский проект важен для нас даже больше, чем для Тур­ции. Ибо ничто другое не даст нам возможности раз и навсегда ос­вободиться от древней патерналистской традиции.

И главное, Европейский проект предложил бы стране ту самую великую цель, которой оказалась лишена элита постниколаевской России. Дал бы ей видение нормального европейского будущего, программу и план этого будущего. Я не говорю уже, что он избавил бы, наконец, страну от преследовавшего её столетиями страха гео­политического окружения, сделав полноправной частью могучего и процветающего сообщества.

Беда Европейского проекта в России, однако, в том, что все его очевидные преимущества оборачиваются на деле недостатками. По простой причине: они лишают его политической базы. Ибо зна­чительная часть сегодняшней российской элиты предпочитает стра­тегии конкурирующие. Например, всетотже николаевский Русский проект. С той, как мы уже знаем, разницей, что роль угасшего сла­вянского «дополнения», которое столько десятилетий вдохновляло дореволюционных его идеологов, играет в наши дни постсоветское пространство или, употребляя уже известное нам выражение А.Г. Дугина, «собирание Империи».

С точки зрения историка николаевского идейного наследия, проблема как с современным «охранительством», так и с новым Русским проектом, прежде всего в том, что оба уже были испробо­ваны. И, как знаем мы из исторического опыта, и то и другое нику­да, кроме как в очередную «Московию» привести страну не могут. Новый Русский проект, допустим, даже окажись он физически воз­можным, ни при каких условиях не обрел бы легитимности в глазах современного мира. И уже по одной этой причине обрек бы страну на положение международного изгоя. На то самое, между прочим, положение «больного человека Европы», в каком находилась во времена Николая Турецкая империя. И чем, скажите, кончилось для этой евразийской империи дело? Напомню тем, кто забыл: её разделили между собою южные славяне и арабы, можно сказать, Европа и Азия.

С другой стороны, «охранительство», подменяющее, как в пост­николаевские времена национальную стратегию вялотекущей по­литической тактикой, тоже ничего, кроме беды, не сулит. Во всяком случае привело оно уже однажды, как мы помним, к провалу в глу­бокий исторический тупик. И повторения этого постсоветская Рос­сия — в условиях жесточайшего демографического кризиса — по­зволить себе никак не может. Хотя бы потому, что из еще одного ту­пика ей, скорее всего, уже просто не выкарабкаться.

Вот и остается, казалось бы, первый, никем еще со времен Ива­на III и Екатерины не испробованный Европейский проект. Вроде бы у него все преимущества перед своими конкурентами. По край­ней мере, в отличие от них, он ни при каких условиях не мог бы при­вести ни к разделу страны, как Русский проект, ни к новому истори­ческому тупику, как постниколаевский. Неважно, что осуществле­ние его заняло бы, скорее всего, как и в случае Турции, долгие годы. Другое важно. То, что вектор движения в будущее был бы точно оп­ределен, не оставляя места ни для очередных имперских завихре­ний, ни для топтания на месте. Страна обрела бы в этом случае сво­его рода готовую «дорожную карту» и не было бы у неё надобности гадать о том, что будет после Путина. Поскольку после Путина будет в этом случае именно то, что заранее намечено в «дорожной карте» Европейского проекта. И за любое отклонение от неё пришлось бы слишком дорого платить. Турция, тоже некогда, как мы помним, грозная и гордая империя, поняла это на собственном опыте.