Александр Янов - Россия и Европа- т.2

Посланника можно понять. События в Оттоманской империи после Адрианополя разворачивались в совершенно неблагоприят­ном для такого рода фантазий направлении. У султана разгорался жесточайший конфликт с могущественным египетским пашой. Мег- мет Али обвинил Махмуда в отступничестве от Ислама. Послав, как мы помним^ по просьбе султана своего сына Ибрагима усмирять греков, паша исполнил, кроме того, еще одну его просьбу: он вы­шиб ваххабитов из священных городов Мекки и Медины. А по ходу дела, надо полагать, поднабрался у них религиозной терминологии. И было бы, конечно, глупо с его стороны, не воспользоваться в спо­ре с султаном такой сильной, сточки зрения правоверных, картой.

Сам-то спор был, впрочем, совсем о других, куда более проза­ических сюжетах: не поладили в цене за услуги. Но как бы то ни бы­ло, последнее, в чем нуждался султан, отстаивая свою преданность Исламу, это в советах гяура, да еще таких нечестивых. А претензии к нему Мегмета Али были простые. Махмуд предложил ему за все его военные услуги — и в Греции, и в Аравии — всего-то один остров Крит. А паша хотел Сирию (в состав которой входили тогда, напо­мню, сегодняшние Израиль, Ливан, Иордания, Сирия и даже поло­вина Ирака). Больше того, паша хотел получить Сирию в наслед­ственное владение. Речь, короче, шла о расчленении империи.

У Мегмета Али, заметим, была первоклассная, обученная фран­цузскими инструкторами и вооруженная по последнему слову евро­пейской техники армия. И сын его Ибрагим был блестящим генера­лом, как тогда говорили, восточным Наполеоном. Короче, шансов устоять против него один на один у султана было мало. Точнее, их не было. Если, конечно, в дело не вмешается Аллах. Или, по крайней мере, великие державы Европы. Пока суд да дело, однако, Ибрагим самовольно оккупировал Сирию. А когда осенью 1832 года султан попытался было топнуть ногой, отрешив Мегмета Али от губернатор­ской должности, Ибрагим отбросил турецкую карательную экспеди­цию почти к самому Стамбулу. В результате Мегмет Али, а вовсе не император России, оказался «властителем Востока» — от Нила и Ев­фрата до Малой Азии.

Тут Николаю и представился, как мы понимаем, замечательный случай не только закрепить свой успех в Адрианополе, но и связать его с борьбой против международной революции. «Я хочу показать султану свою дружбу, — внушал он генералу Н.Н. Муравьеву, воз­главившему русскую дивизию, отправленную выручать Махмуда. — Надобно защитить Константинополь от нашествия Мегмета Али. Вся эта война не что иное, как последствие возмутительного духа, овла­девшего Европой... С завоеванием [этим духом] Царьграда мы бу­дем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без отечест­ва... Они ныне окружают Мегмета Али, наполняют флот и армию его. Надобно низвергнуть этот новый зародыш зла и беспорядка». 41

Едва ли возможно вообразить большую несуразность, нежели представить свирепого восточного деспота Мегмета Али, по сравне­нию с которым даже султан Махмуд со своим джихадом выглядел ли­бералом, в качестве знаменосца международной революции. Вот как описывал его правление французский историк: «Мегмет Али объявил себя единственным собственником земли, а также присво­ил себе монополию на промышленность и торговлю. Для производ­ства всевозможных работ... у него были феллахи, которых он застав­лял работать по своему произволу (подобно древним фараонам) и по прихоти своей пересылал с одного конца страны на другой. Для пополнения армии и флота он и подавно без всякой церемонии распоряжался этими бедными людьми. Их отрывали от семьи и плу­га, уводили в лагерь со связанными руками и с цепью на шее». 42

Тем более нелепо выглядело заявление Николая, тогда как Иб­рагим шел на столицу Порты, провозглашая себя мстителем за по­пранный Коран, а вовсе не борцом за свободу, равенство и братство. Султану, однако, было не до идеологических тонкостей. В панике он обратился за помощью к иностранным державам. И первым, естест­венно, услышал его сигнал SOS Николай. 20 февраля 1833 года рус­ская эскадра бросила якорь перед дворцом султана, а в начале апре­ля вУнкиар Искелеси, предместье Константинополя, высадилась ди­визия морской пехоты. И на помощь ей ускоренным маршем шла из дунайских княжеств вся расквартированная там русская армия. Анг­лия и Австрия, со своей стороны, давили на султана, чтобы он уступил Мегмету Али несчастную Сирию, из-за которой разгорелся сыр-бор.

Перепуганный русским флотом в Босфоре султан уступил. По договору в Кутайе египетский паша получил Сирию. В обмен Иб­рагим отвел свои войска от Стамбула, а Мегмет Али великодушно согласился по-прежнему считаться вассалом стамбульского пади­шаха. И, несмотря на намеки Николая, что было бы хорошо для обе­их сторон, если бы Россия получила в награду за бескорыстную по­мощь хоть «йва каменистых уголка на Босфоре», султан потребовал немедленного вывода русского флота и армии.

Россия, однако, не торопилась. Ненаходчивый Муравьев ссы­лался на неблагоприятные погодные условия. Но сменивший его А.Ф. Орлов взял быка за рога, объявив султану, что флот будет выве­ден лишь после того, как отношения России с Портой будут оформле­ны соответствующим контрактом. В письме царю Орлов объяснил, что «вольною волей турки [больше] не позовут нас, а если мы при­дем, то это будет равносильно объявлению войны». 43Следовало ко-

«История», т. 4, с. 340.

ИР, вып. 8, с. 601.

вать железо пока горячо. Пока, то есть, Стамбул находился под дула­ми русских пушек.

Надо сказать, что Орлов ковал железо куда успешнее Дибича. Согласно контракту, заключенному им в Ункиар Искелеси 26 июня 1833 года, Турция согласилась на вечный мир и оборонительный со­юз с Россией. Обе стороны, однако, не только обязались защищать друг друга против всякой внутренней и внешней опасности. Еще важнее было то, что в секретной статье договора Турция на 8 лет за­крывала проливы для всех иностранных военных судов. Только пос­ле этого снялся с якоря в Босфоре русский флот. Россия обязалась стоять на страже целостности Оттоманской империи.

Глава пятая

Восточный вопрос 7 0р ЖеСТВ0

«турецкого сценария»

Истолкования Ункиар-Искелессийского договора разнятся очень существенно. Для М.Н. Покровского, уверенного, что захват Босфора был единственной стратегической целью внеш­ней политики Николая с самого начала, договор, естественно, вы­глядел поражением России. «Попытка захватить Босфор в качестве „друга", — писал он, — потерпела такую же неудачу, как и попытка овладеть им в качестве врага в 1829-м... Всё остальное было лишь тем барабанным боем, который замаскировывает отступление». 44Современный российский историк Н.С. Киняпина уверена в обрат­ном. С её точки зрения, договор был «кульминацией дипломатичес­ких успехов России в XIX веке» 45Французский премьер Франсуа Ги- зо высказывал такую же точку зрения: «Санкт-Петербургский двор конвертировал свое преобладание в Константинополе в писаный закон, сделав Турцию своим официальным клиентом, а Черное море русским озером». 46Еще более серьезно оценил договор французский историк А. Дебидур, находя, что Ункиар Искелеси «формально поставил Турцию в вассальную зависимость от рус-