Евгений Войскунский - Кронштадский лёд

– И тяжелые орудия на Тотлебене и других фортах. Конечно. Но обстрел Кронштадта может вызвать панику. В городе довольно много коммунистов, которые, вопреки нашим строгим приказам, не сдали оружие. Начнут стрелять в спину.

– Значит, надо усилить патрули. Главную опасность, Евгений Николаевич, я вижу в том, что власти готовят штурм.

– Да, штурм. Трудно представить, что выведут массу людей на лед… на открытое ледовое поле… под сильнейший артогонь… Но ведь они не считаются ни с какими потерями… Каковы ваши прогнозы, Александр Николаевич?

Козловский встал, подошел к окну. Там сыпался с серого неба негустой и как бы ленивый снег. Вернулся к столу, на котором была расстелена оперативная карта. Сухо сказал:

– Вы сами, Евгений Николаевич, ответили на свой вопрос. Большевики с потерями в живой силе не считаются. Мы, конечно, отобьем атаки. Первую, вторую… десятую… Но, как бы ни был силен наш огонь, проломить весь лед вокруг Котлина, – Козловский обвел рукой очертание острова на карте, – мы не сможем. А они не остановятся, будут бросать на лед цепь за цепью. – Помолчал, постучал пальцем по карте. – У нас мало активных штыков. Не безграничен запас снарядов. А что будем, извините, жрать? Вы ежедневно совещаетесь с Петриченко – потребуйте немедленного обращения к Финляндии за продовольственной помощью.

– У нас был разговор об этом. В ревкоме нет согласия. Там не одни только умники.

– Да-да. Умников вообще на свете немного. Евгений Николаевич, а что в Европе? Понимают они смысл нашего восстания?

– Думаю, что понимают, – сказал Соловьянов. Невысокий, рано лысеющий в свои сорок лет, он тоже поднялся, расправил под ремнем гимнастерку. – Сведений немного. Радиопередачи из Парижа наши радисты не понимают, не знают языка. Но я дважды слушал, сидел с наушниками. Слышимость плохая, трески, затухания, но вот что я все же ухватил. Большую активность проявляет Врангель. Предлагает перебросить в Кронштадт свою армию – ну, части, находящиеся в Галиполи и…

– Кому предлагает?

– Правительству Франции. Переброску войск предполагает на кораблях французской эскадры, либо бывших кораблях нашего Черноморского флота, стоящих в Бизерте.

– Интересная идея. И что же правительство Франции?

– Выжидает. Выясняет вашу личность, Александр Николаевич. Женераль Козлёвски переполняет эфир.

Козловский поморщился:

– Вольнó же им прислушиваться к вранью большевиков. Неужели не способны понять, что в меня только потому ткнули пальцем, что я тут единственный генерал? Ублюдки! – Козловский снова закурил, нервно чиркая спичками. – Я не им согласился служить – не смутьянам, примчавшимся из эмиграции захватить власть… не уголовникам, выпущенным в феврале из тюрем… Служить несчастной истерзанной России я согласился…

– Александр Николаевич, присядьте, успокойтесь, прошу вас. – Соловьянов впервые видел обычно сдержанного начальника артиллерии таким возбужденным. – Я полностью разделяю ваше негодование. Мы с вами оказались в таком положении, в таком тяжелом, неопределенном…

– Неопределенность, – прервал его Козловский, – в том, как долго мы сможем продержаться без внешней помощи.

– Это верно… Но полагаться на помощь Антанты… нет, я бы не стал… Другое дело – внутренние волнения. Есть слух о крупном крестьянском восстании на Тамбовщине.

– Вы считаете, что этот бунт поможет нам продержаться?

– Не знаю. Многое зависит от масштаба крестьянских волнений.

– Восстание в Петрограде – вот что могло бы нам помочь. Но его нет, – сказал Козловский и ткнул окурок в пепельницу.

Они стояли, глядя друг на друга, над оперативной картой. Из соседней комнаты доносился стрекот пишущей машинки.

– Евгений Николаевич, – спросил Козловский, – что вы намерены делать, если потерпим поражение?

– Вопрос прямой. – Соловьянов полуприкрыл глаза. – И ответ будет прямой: уйду в Финляндию. А вы?

– У меня в Питере семья объявлена заложниками, – сухо сказал Козловский и направился к двери.

Штурм начался с перестрелки

Вечером седьмого марта, в 18 часов 35 минут, громыхнул первый выстрел: батареи, установленные в Сестрорецке и на Лисьем Носу, начали обстрел Кронштадта. В Средней гавани, в Военной гавани, где стояли линкоры, взметнулись фонтаны разрывов.

Звонки боевой тревоги ударили в огромное стальное тело «Петропавловска». Загрохотали по палубам и трапам башмаки матросов, разбегающихся по боевым постам. В первой башне комендоры заняли свои места. Гальванёр Терентий Кузнецов плавно, как учили, вдвинул тяжелый рубильник и уставился на датчики приборов. Ну, порядок, муфта Дженни не подвела после долгого бездействия – объяла током механизмы управления и подачи снарядов. Ровно, без одышки, зарокотали моторы.

Томительно текло время. Чёрт знает, что делалось там, в гавани, в городе, – башня линкора глухое место, непроницаемое для наружных звуков.

Что же это, всполошенно думал Терентий, они огонь открыли – значит, опять война? Опять убивать друг друга… Мама, ты зачем меня родила на свет божий?.. А бога-то, говорят, нет… раньше был, а теперь не стало… О-хо-хо-о-о…

Командир башни, военмор Лесников, бывший мичман, фуражку сдвинув на затылок, посматривал в башенный перископ, но помалкивал, он и вообще-то молчун, ни в каких разговорах – ни в какой бузе – не участвует. Наводчик левого орудия Жорка Осокин, по кличке Обжора, сидел, сутулясь и покашливая, у замка – массивной казенной части орудия. Его лицо, с детства побитое оспой, влажно блестело. Он-то, Осокин, как раз не молчун – крикун известный, на собраниях выкрикивал разную ерунду, особенно часто, что, дескать, самоуправляться надо, а что это такое – и сам объяснить не мог.

Тихо в башне, только моторы жужжат, как стая мух. Стоят и сидят на своих местах комендоры в боевом отделении, в перегрузочном и в самом низу – погребе.

Ждут.

Резким ударом по натянутым нервам ворвался в башню телефонный звонок. Лесников выхватил трубку из зажимов. С командного пункта старший артиллерист продиктовал целеуказание. Лесников, репетуя, выкрикивал цифры отсчетов, – установщики прицелов, в свою очередь отрепетовав, работали у приборов, наводчики погнали орудия на нужный разворот и высоту – на цель, невидимую отсюда. Тем временем в погребе со стеллажей перевалили на лотки три снаряда, каждый весом в тридцать пудов, и полузаряды – холщовые мешочки с порохом. Зарядники, движимые током, заверещали, подняли лотки в перегрузочное отделение, там снаряды и полузаряды перевалили на верхние зарядники, и нижние пошли обратно в погреб на следующую загрузку. А верхние поднялись в боевое отделение, прильнули к замкам орудий и с лязгом и звоном затолкали снаряды и полузаряды в раскрытые пасти каналов стволов.