Роберт Грин - 48 законов власти

Есть и другая причина, по которой желательно скрывать закулисную сторону ваших дел: любые сведения, просачивающиеся вовне, могут быть использованы окружающими против вас. Вы лишаетесь преимуществ, которые дает молчание. Нам, как правило, хочется, чтобы мир узнал о наших достижениях — хотим потешить свое тщеславие, заставить восхищаться нашей сноровкой и мастерством, хотим даже сочувствия к своему тяжкому труду, к часам, затраченным на достижение нашего уровня артистизма. Научитесь контролировать эту тягу к болтовне — иначе добьетесь противоположного результата.

Помните: чем большей тайной окутано то, что вы делаете, тем более грозной кажется сила, которой вы наделены. Создается впечатление, что вы, и только вы, в состоянии выполнить то, что вы делаете, а авторитет человека, облада­ющего уникальным даром, высок безмерно. Наконец, если вы достигаете задуманного с легкостью и изяществом, люди верят, что вы способны на большее, если приложите больше стараний. Это порождает восхищение, граничащее со страхом. Ваши силы неисчерпаемы — никто не в состоянии измерить их до дна.

Образ: скаковая лошадь.

Вблизи мы видим напряжение, с которым наездник управляет лошадью, слышим тяжелое, прерывистое дыхание. Но на расстоянии, с которого зрители наблюдают за лошадью, кажется, что она летит по воздуху как олицетворение изящества и легкости. Держите окружающих на расстоянии, соблюдайте дистанцию, и им будет видна только ваша непринужденность.

«Если дело, каким бы мелким оно ни было, выполняется играючи, это не просто свидетельствует о мастерстве, но часто заставляет оценивать его выше, чем оно есть на самом деле. Так происходит оттого, что наблюдателям кажется, будто человек, который работает хорошо и без усилий, способен и на большее».

Бальтазар Грациан

Секретность, которой вы окружаете свои действия, должна выглядеть беспечной по духу. Стремление скрыть свою работу может произвести неприятное впечатление, даже навести на мысли о вашей ненормальности: вы принимаете игру чересчур всерьез. Гудини скрывал секреты своих трюков, но тщательно следил, чтобы это выглядело игрой в таинственность, одним из обязательных атрибутов шоу. Не показывайте свою работу, пока она не закончена, но если вы будете слишком акцентировать свои старания задернуть занавес, то уподобитесь живописцу Понтормо, который в последние годы жизни с таким усердием прятал от всех свои фрески, что это свело его с ума. Не забывайте о пользе самоиронии, относитесь к себе с юмором.

Бывают и такие случаи, когда лучше обнародовать свою «кухню» работы над тем или иным проектом. Все определяется вкусом аудитории и тем, правильно ли выбран для этого момент. П. Т. Барнум знал, что его публике приятно чувствовать себя участниками шоу, что люди приходят в восторг, когда удается раскусить трюк — возможно, отчасти потому, что разоблачение обманщиков — людей, которые скрывают от масс источники своей власти, — отвечало демократическому духу Америки. Публике импонировали и юмор шоумена, и его честность. Барнум учел это и довел принцип до крайнего выражения, когда, находясь на вершине популярности, опубликовал автобиографию, включавшую разоблачения его собственных трюков.

Частичное раскрытие трюков и методов, входящее в ваши планы и находящееся полностью под контролем, является высшим проявлением мастерства. Оно создает у зрителей иллюзию их превосходства и сопричастности, несмотря на то что большая часть айсберга по-прежнему остается скрытой от них.

Формулировка закона

Лучшие обманы те, при которых вы как бы предоставляете другому человеку выбор: у ваших жертв возникает иллюзия свободы выбора, на самом деле они лишь марионетки. Давайте людям выбор, при котором вы выиграете, что бы они ни предпочли. Принуждайте их выбирать меньшее из двух зол, но из тех, что служат вашим целям. Поставьте их перед дилеммой: куда ни кинь — всюду клин.

Нинон де Ланкло, французская куртизанка XVII века, находила определенные преимущества в своем образе жизни. Ее любовники имели аристократическое происхождение (вплоть до королевского), они хорошо ей платили, развлекали ее своим остроумием и интеллектом, удовлетворяли ее самые изощренные плотские желания и обращались с ней почти как с равной. Такая жизнь, казалось, была несравненно приятнее замужества. Но вот в 1643 году внезапно скончалась мать Нинон, и в возрасте двадцати трех лет она осознала, что осталась на свете совершенно одна — ни семьи, ни приданого, не на кого и не на что опереться в нужде. Ее охватил страх за свою судьбу, и, поддавшись панике, она ушла в монастырь, позабыв своих родовитых любовников. Спустя год она покинула монастырь и переехала в Лион. Когда она наконец возвратилась в Париж в 1648 году, любовники и воздыхатели стекались к дверям ее дома, их было больше прежнего, ведь Нинон слыла самой живой и остроумной из всех куртизанок того времени, так что все стремились к ее обществу.

Поклонники Нинон быстро обнаружили, что она изменила своим прежним привычкам и установила новую систему. Герцогам и принцам, желающим платить за ее услуги, позволялось это делать, но они более не были господами положения: она соглашалась спать с ними, когда этого хотела она, повинуясь собственной прихоти. Всё, что они приобретали за свои деньги, — это шанс. Если ей хотелось делить с ними ложе лишь однажды в месяц, им приходилось покоряться.

Не желающий стать тем, кого Нинон называла «un payeur» («плательщик»), мог присоединиться к большой и все растущей группе ее «martyrs» («мучеников») — мужчин, которые наносили ей визиты главным образом ради ее дружбы, ее язвительного и острого ума, а также ради того, чтобы послушать, как она музицирует на лютне, и оказаться в обществе самых великолепных умов эпохи — Мольера, Ларошфуко, Сент-Эвремона. Все martyrs, однако, также питали надежды: время от времени, довольно регулярно, Нинон выбирала себе среди них «un favori» — фаворита, человека, который становился ее любовником, ничего за это не платя, которому она отдавалась полностью на срок, определяемый ею самой: на неделю, на несколько месяцев, реже на более продолжительное время.

Рayeur никогда не мог стать favori, но и mar­tyr не имел такой гарантии и мог безуспешно прождать счастливого мига всю жизнь. Поэт Шарлеваль, например, никогда не пользовался особым расположением Нинон, но продолжал оставаться ее постоянным визитером — он был не в состо­янии обходиться без ее общества.