Жан Рэй - Продается дом

Хорошо помню, что я читал тогда «Эмиля» Жан-Жака. Блом дымил трубкой, сидя у огня и глядя вдаль с таким видом, словно находился на борту судна.

Внезапно я оторвал взгляд от книжной страницы и встретился глазами с Бломом.

— Вы ничего не слышите, Блом?

— Что касается слышать, господин, то я ничего не слышу, но.

Я тоже ничего не слышал, но.

Ничего не видя и не слыша, не обменявшись ни единым словом, мы оба испытывали страх, жуткий страх.

— Что-то происходит, Блом.

— Да, господин, происходит что-то ужасное.

Мы замолчали; у меня в голове не осталось ни одной мысли, так как нечто неизвестное, но невыразимо жуткое парализовало мой мозг.

Блом проговорил с большим усилием:

— Мне кажется, весь дом трясется от страха!

Действительно, я не смог бы лучше сказать о происходящем: окружав­шие нас инертные предметы, лишенные души и жизни, начиная с пред­метов мебели и кончая кирпичами в стенах старого строения, как будто съежились от ужаса.

Большие настенные часы с маятником замолчали, огонь в печи пере­стал бормотать, казалось, даже свет большой электрической лампочки изменился, потому что она потеряла способность излучать его; тени пред­метов стали черными, словно мрак в глубине бездонной пропасти.

Внезапно на нас обрушилась чудовищная волна темного огня.

Я почувствовал, как все мои мышцы судорожно сжались, язык превра­тился в кусок жесткой кожи, глаза провалились в глазницы.

С огромным усилием Блом заговорил, и его голос доносился до меня словно через толстый слой ваты.

— Там, в огне, старик.

Я не видел ничего, кроме обычных предметов, хотя и отвратительно искаженных, но мне и не нужно было ничего видеть: я знал, что Ларривьер, хотя и невидимый, находится рядом с нами. Ларривьер, выкрикивавший неслышные жалобы, пытавшийся сделать нас свидетелями бесчеловечных пыток, умолявший о помощи.

Но в то же время я ощущал еще чье-то присутствие; кто-то в эти минуты пристально изучал нас взглядом, полным злобы и бешенства. Мои мысли обратились к единственному спасителю, к Богу, и я попытался пере­креститься.

Невероятная боль, пронзившая все мое тело, предупредила меня, что кошмарный враждебный пришелец всеми силами сопротивлялся моему жесту.

Мое запястье, охваченное пламенем, сухо треснуло — кость пере­ломилась, и поднятая ко лбу рука упала, словно наполненная свинцом. Вероятно, Блом подумал о том же, что и я. Я уверен в этом, потому что увидел, как он борется с невидимым противником; его рука медленно, словно она держала невероятно тяжелый груз, поднялась, и он быстро перекрестился.

Весь дом, от крыши до фундамента, задрожал; посуда в буфете раз­билась с отвратительным дребезгом, оконные рамы вывалились внутрь помещения, осыпав нас обломками стекла. В то же время огонь в печи возобновил уютное бормотанье, маятник часов принялся качаться взад и вперед, а свет лампочки распустился, словно перед нами расцвел большой сияющий цветок.

Мы с Бломом, освободившись от дьявольской хватки, тут же занялись делом: нужно было погасить огонь, охвативший кухню».жались в нашем городе, так как через год получили большое наследство, заставившее их переехать в столицу Дофине.

Вероятно, стоит напомнить, что один из отпрысков семьи Буассонов, прощаясь со школьными товарищами, воскликнул:

— По крайней мере, мы не будем жить в доме, где из подвала постоян­но доносятся дикие крики и жалобный плач!

Дом сдали в аренду только через несколько месяцев; на этот раз он достался художнику с замашками ушедшей в прошлое богемы по имени Анатоль Гренель.

Разумеется, если бы что-либо необычное случилось в доме на бульва­ре, Гренель, любитель кабаре, болтливый и тщеславный, как Алкивиад, не стал бы держать сведения об этом в секрете.

Жизнь в доме протекала спокойно, и так могло продолжаться неиз­вестно как долго, если бы художник не встретил однажды в Лилле на выставке своих картин жену Блома. Потерявшая некоторое время назад своего отважного мужа, бывшая служанка открыла небольшое кафе напро­тив выставочного зала. Гренель постоянно посещал это заведение, и когда однажды хозяйка узнала, где живет ее клиент, она рассказала ему о злоклю­чениях профессора Лантельма.

Зерно упало на благодатную почву: Гренель в молодости увлекался оккультизмом и даже сотрудничал с журнальчиком, публиковавшим материалы о спиритизме и метапсихологии. Ему не потребовалось большего, чтобы сесть на любимого конька. Вернувшись к себе и не обнаружив ничего сверхъестественного, он решил спровоцировать потусторонний мир.

Гренель раздобыл традиционный круглый столик, поставил его посре­ди рабочего кабинета судьи и вызвал дух умершего, произнеся необходи­мые заклинания.

Оправдались самые смелые его предположения.

Не успел он произнести последнее слово заклинания, как небольшой столик взлетел на воздух, словно метеор, после чего разлетелся вдребезги, грохнувшись на пол. Внезапно возникший чудовищный призрак кинулся на осмелившегося потревожить его покой художника и избил бедолагу совершенно зверски, до потери сознания.

Придя в себя, Гренель решил извлечь из фантастической ситуации хотя бы мало-мальскую выгоду. Он отправился к нотариусу.

— Во времена прежних королей вам не удалось бы избежать ни пытки на дыбе, ни костра, — пригрозил он.

Эти угрозы, как ни странно, сильно встревожили нотариуса. Он при­нялся упрашивать Гренеля, чтобы тот держал язык за зубами и пообещал помощь, для чего предупредил Флавиана Меррика.

Через пару дней появился Меррик и встретился с художником.

К этому времени прошло двадцать месяцев с первого появления при­зрака Ларривьера.

Рассказ Гренеля отнюдь не взволновал и не удивил Меррика; напротив, в его глазах светилась радость.

— Господин Гренель, — сказал он, — вы станете свидетелем акта воз­мездия. Проделайте еще раз свой не слишком удачный опыт.

— Ни за что на свете! — вскричал художник. — К тому же, мой хруп­кий столик погиб.

— Это не имеет значения. Пригодится любой стол, пусть хоть в тонну весом!

Пачка банкнот положила конец колебаниям спирита.

Он опустил руку на массивную столешницу и неуверенным голосом вызвал дух судьи Ларривьера. Массивная столешница затряслась, стол сдвинулся в сторону, и у Гренеля возникло неприятное ощущение, словно его подбросила в воздух яростная волна.

Перед ним стоял призрак, дикий и свирепый.

Раздался ясный голос Флавиана Меррика.

— Ларривьер, — говорил он, и глаза его сверкали необычным све­том, — вы осудили меня на двадцать месяцев тюрьмы. Таким образом, вы совершили одно из самых страшных человеческих преступлений — пре­ступление неблагодарности. Владеющий знаниями, всегда превосходящи­ми все, что знает наука смертных, я извлек вас из вечного покоя, чтобы наградить двадцатью месяцами ада. Срок вашего наказания истек. Воз­вращайтесь в вечный покой могилы!