Gradinarov - Synovya

– Поднимайтесь за мной. Сейчас я доложу! – сказала девушка и скрылась за массивной дверью из красного дерева. Через минуту в дверях показался Фёдор Богданович Шмидт. Придирчиво оглядел гостя:

– Стоп, стоп! Сейчас пороюсь в памяти. Сотников. У него сын Александр, черноволосый. А вы… А вы на Екатерину Даниловну. Вы – младший сын Сотниковых. Когда я был в Дудинском, то вас на свете не было. Но о вас мне говорила Мария Николаевна. Иннокентий, значит. Вылитая мама, только волосы пшеничные.

Хозяин протянул руку и крепко обнял, как старого знакомого.

– Проходи, Иннокентий! Снова я ощущаю дыхание Енисейского низовья. Как давно это было. Почти сорок лет прошло. А память сохранила все подробности того путешествия, лица, имена, события. Был я на залежах меди и угля. Читал, что Александр бункеровал суда правительственной экспедиции лейтенанта Добротворского. Похвально. Похвально. Значит, не зря мы с твоим отцом обследовали Норильские горы. За ними большое будущее, и оно уже яснеет. Раздевайся!

– Антонина! Приготовь-ка гостю баню. Пусть смоет дорожную суету.

– А не стесню я вас своим присутствием, Фёдор Богданович? – опустив глаза, спросил Иннокентий Киприянович.

– Иннокентий! Как не стыдно задавать такие вопросы? Слава Богу, покои позволяют и нам жить вольготно, и гостей принимать. Сколько понадобится, столько и живи.

– Мне извозчик по дороге рассказывал, у вас гости не выбывают, а тут и меня принесло.

– Пожалуй, да! Без гостей – не бываю. Да я привык и хорошо соседствую. Я будто снова путешествую по России, встречаясь с гостями. Сколько тысяч вёрст исходил я вот этими ногами и по тундре, и по тайге, и в пустыне. Теперь, правда, они болят от былых экспедиций. Ноют, крутят к непогоде. Я ложусь поздно и встаю рано. Службу в Академии завершил, а лекции в университете читаю дважды в неделю. Разрабатываю ряд проблем по естествознанию. Скучать не приходится. Тебя ждет отдельная комната: читай, пиши, спи, отдыхай, думай. Не буду тебе мешать.

Помывшись и пообедав, Иннокентий Киприянович постучал в кабинет академика.

– Не помешаю, Фёдор Богданович?

– Проходи, Кеша, проходи! Я жду на беседу.

Иннокентий сел на диван, поближе к столу, за которым работал учёный. Он отложил в сторону бумаги и поднял глаза на Иннокентия Киприяновича:

– Удивляюсь! Сашка – тот задиристый малый был и упрям, а ты какой-то мягкий, вроде, не купеческой закваски.

– Дак вот из-за его задиристости мы и пострадали! Он вёл себя с инородцами, как хан татарский. Хочу – казню, хочу – милую! У должников забирал всю пушнину и даже саночных оленей, бросая на произвол судьбы. А знаете, что для инородца олени?! И охота, и рыбалка, и кочевание. Никому не уступал ни копейки. Должников бил и тех, кто безропотно не повиновался. Вином инородцев спаивал. Причём беспатентным. Захмелеют, и начинаются драки, стрельба из ружей. Много людей погибло из-за вина. Старосты написали прошения Иркутскому генерал-губернатору. Начались следствия, суды. И меня замели одной и той же метёлкой вместе с братом. Ему сразу определили место ссылки – город Балаганск. А нас с его женой выдворили из Енисейского округа без права въезда на пять лет. К кому только не обращался, чтобы разобрались до конца по моему делу. Приходят одни отписки. Решил пойти на приём к Горемыкину. Он принимал постановление о моём выдворении.

– А постановление приняли персонально по тебе?

– Нет! Сразу по троим.

– Боюсь я, Иннокентий, ты ничего не выходишь. Ваше дело приобрело и политический окрас. Эксплуатация инородцев русскими и избиение. Здесь шовинизмом попахивает. А Иван Логгинович Горемыкин не сможет понять тебя, что в вашем деле политики нет никакой. Были обыкновенные бесчинства самодура Александра Киприяновича Сотникова. Я тебе в этом деле решающе не помогу. С начальником канцелярии договорюсь о записи на приём к министру, но словечко замолвить не смогу. Я с Горемыкиным лично не знаком. Но отзывы, как о человеке, неутешительные. Перестраховщик. Всегда опасается в государственных делах: как бы чего не вышло. Он тебе ответит, чтобы ты добивался прощения у местных властей. А местные не хотят вашего возвращения. Не желают смуты среди инородцев. Но коль приехал, то всё-таки надо попытаться переубедить Горемыкина, ссылаясь на предыдущее прошение и клевету недоброжелателей, очернивших тебя.

– Да я, Фёдор Богданович, и не хотел просить вас помочь. Ехал в Санкт-Петербург на «авось». Я даже сомневался, простите меня, живы вы или нет. Но советы ваши усвоил. Может, они и пригодятся при встрече с господином Горемыкиным. Я понимаю, задача власти спасти инородцев от вымирания. И я, и Александр кормили эти народы. А начал благородное дело ещё мой дед Михаил. Сотниковы, как вы знаете, уже в третьем поколении обеспечивают инородцев и провизией, и орудиями охоты. Мы решали задачу власти, а самих нас эта власть и выстегала.

– К сожалению, так не только в России. В Европе власть тоже держится на произволе. Мелких воришек бьют, а крупных – стараются не замечать, боятся и заискивают перед ними. Я вспоминаю, как дружил твой отец с инородцами. И по своим наблюдениям, и по отзывам туземцев. Я пять месяцев пробыл в низовье, встречался со многими и разными людьми, но слова худого о Киприяне Михайловиче не слыхал. Да и Сашка рос в тех нравственных рамках, которые были приняты в вашей семье. По моим соображениям, не мог он стать жестоким. Для меня это загадка: от кого он напитался, где нашел кладезь жестокости?

– Впитал от жизни. Пётр Михайлович после гибели наших родителей преподал Сашке двухлетний урок жестокости. Во-первых, половину имущества отца, даже большую часть денег дядя взял себе и начал выбивать из Сашки чувство хозяина и стремление к самостоятельности в домашней сиротской жизни. Он бил Сашку, унижал, заставлял выполнять батрацкую работу А брат мой, не по годам был силён, двумя пальцами гнул пятаки, поначалу терпел, думал, дядя Петя угомонится. А у того аппетит к истязаниям рос и рос. И однажды Сашка дал сдачи. Схватил шашку и смаху разрубил стул, которым защитился дядя. Сашка уже тогда подозревал, что в гибели отца виновен родной дядя. Он завладел печатью отца, банковскими счетами. Купил дом в Енисейске и пассажирско-буксирный пароход. Через два года мы с Сашкой переехали в выселки Мало-Дудинское к своему опекуну Степану Петровичу Юрлову. Всё и ожесточило Сашку. Он в итоге доказал, кто был убийцами наших родителей. Бывшего батрака Акима вынудил повеситься, а дяде Петру перед смертью сказал, что он главный убийца своего брата. Что он – Каин!

Фёдор Богданович слушал и качал головой:

– Да у вас драма похлеще Шекспира. Сколько смертей из-за этого пресловутого богатства, сколько сломлено людских судеб из-за золотого тельца! А я думал, купеческая династия Сотниковых к концу прошлого века станет капиталистами, откроет на Таймыре медные рудники и шахты и будет служить на благо России. Чувствую, ваша жадность поглотила большие цели, какие ставил перед собой Киприян Михайлович. А жестокость, движимая жадностью, развалила род Сотниковых. Не ожидал я такой грустной и страшной вести. А какие надежды возлагал отец на своих потомков, имея в виду прежде всего вас, сыновей! Ну что ж! – хлопнул он себя ладонями по бёдрам. – Такова судьба России. У нас никогда не любили богатых. Да, вероятно, и не полюбят. Потому что страсть к наживе у нас сильнее любовной. Богатым завидуют и радуются, если их богатство горит синим пламенем.