Gradinarov - bratia

Екатерина с надеждой слушала бабкины слова, хотя и понимала: старуха успокаивала ее. Но как бы там ни было, а душа ее получила облегчение. Видя, как светлеют глаза молодой купчихи, Марфа Тихоновна поняла, что своего добилась:

– Катенька, хозяин давно норовит взглянуть на вас, а я его не пущала. Думала, ты спишь.

Екатерина поправила волосы, расправила одеяло, взбила подушку и застыла в ожидании мужа. Потом, словно вспомнила о чем, шепнула Марфе Тихоновне:

– Дивильце подай и гребень!

Она глянула в зеркало: печать тревоги еще не сошла, опухшие от натуги веки обрамляли глаза, в темных уголках лежала усталость. Она спешно пробежала гребнем по волосам, разгладила щеки и взяла за руку повитуху:

– Пусть заходит, только половицами не скрипит.

Киприян Михайлович на полусогнутых, как охотник в тундре, по-кошачьи мягко, пробрался в спальню. Екатерина приложила палец к губам, мол, тише. Широко раскрыла глаза и впервые после родов улыбнулась.

– Ну как ты? – припал к ее губам Киприян, и, не ожидая ответа, целовал лоб, щеки, шею. – Спасибо, Катенька, за второго сынка, – хватая ртом воздух между поцелуями, шептал он. Екатерина мягкой ладонью ерошила его голову.

– А он не просыпался? – перегнулся через нее Киприян Михайлович и поглядел туда, где спал, посапывая носом, мальчонка. «Мужик как мужик. Лобастенький. Ну, и что ж? А может, там ума палата? Бабка же мне что-то про глаза колобродила», – подумал довольный отец.

– Спит пока наш сыночек. Кушать захочет, проснется. Я уже соску приготовила, голосок его услышишь, заходи. – И она поцеловала Киприяна в губы.

Через три дня начали присматриваться тятя с мамой к сыну, но ничего своего не заметили. Оглядели с головы до пят. Одну родинку маленькую нашли, как у Киприяна Михайловича под мышкой.

– Вот она-то и будет для нас приметой, – обрадовался счастливый отец. – А твоего, маманя, пока ничего нет. Да ты не волнуйся! Марфа Тихоновна говорит, кожа заматереет, может, и твоя родинка у уголка рта вылезет. Твоя красивость ему к лицу будет.

Родители всегда ждут детей-красавцев, даже если самих Бог красотой обделил. А уж дитя, каким бы оно ни родилось, для тяти с мамой – красивее не бывает! Они сами эту красоту отыщут, а не найдут, то придумают. И тешутся ею до самой старости. Свое плохим – не кажется!

А тут тятя с мамой красивые как боги, сынок же и на ангела не смахивает. Но они радовались ему. Радовались, что наследник появился, что он не позволит захиреть делу купеческому, что в третьем поколении казаки станут, возможно, почетными гражданами или коммерции советниками, а род Сотниковых будет множиться на Таймыре. Радость была на душе, но с горчинкой.

Снова обнадежила их баба Марфа.

– Не хмурьтесь! Мальчонка как мальчонка! Кого Бог послал, тому и радуйтесь! А схожесть – дело наживное. Ваша красота зреет в нем, как бы ищет место, где ей проявиться. В лице иль стати, в улыбке или в цвете глаз. Не это главное, – не раз приговаривала она, тиская маленькое тельце. – Душу бы он вашу перенял. По ней красоту человека ценят.

На девятый день повитуха рано поднялась вместе с Акимом.

– Сегодня отмывание рук у младенца. Придут гости с подарками. Пока хозяева отдыхают, нам надо много успеть, – сказала она после молитвы Акиму.

– Не впервой гостей встречать. Все успеется, все будет ко времени!

В каминах отдавалось скрежетом, когда Аким чистил золу. Он шоркал железной лопаточкой и кочережкой по колосникам, освобождая их от древесных углей. Потом занес охапку швырка, взял на камине пучок сухой лучины, разложил в каждую топку и чиркнул серянкой. В печах загудело, потрескивали стянутые морозом дрова. Пахнуло теплом.

– Сегодня на дворе туман. На градуснике сорок восемь. Не видно ни зги. Ветра почти нет. Счас я собакам корм сварю, а потом и возьмусь за твои дела.

Аким порубил топором на куски трех увесистых налимов, покрошил оленьего мяса, все сложил в большой чан, засыпал два ведра муки, поставил на печь в людской и залил водой. Потом внес шесть охапок дров. Мимоходом поговорил с лежащими в катухе собаками, пообещав им скоро накормить. Очистил от снега крыльцо, дорожку вдоль дома и, сняв вареги, вернулся в дом.

– Попозже открою ставни, накормлю собак, а счас чем тебе пособить?

– Принеси из чулана в кухню деревянное корытце, пусть отходит от холода, налей в кадку воды, выбери двух жирных осетров на уху и строганину, три муксуна на котлеты и жареху, олений окорок на пельмени. Окорок оттает, нарежешь мяса без жил.

– Что это ты расхозяйничалась сегодня, Марфа Тихоновна? – в шутку спросил Аким. – Аль купчихой стала? Или мамкой норовишь быть у наследника? – поддел ее батрак.

– Ни то ни другое, Акимушка! Я человек свободный. Меня просят помочь, а не я. Ни купчихой, ни рыбачкой я не стала и уж не стану. У меня свое ремесло, нужное людям. Просто для хозяев сегодня праздник большой. Хочется все сделать по уму, чтобы и гости, и хозяева остались довольны. Подарки сегодня будут и матери, и сыну. Да и меня, думаю, купец не обойдет.

– Что ты, Марфа Тихоновна! У меня хозяева – не скряги. Завсегда добрым людям пособляют. Вот Петр Михайлович, тот копейку считает. Поди, сам в хозяева метит. Щедрости убавляется в нем. Киприян Михайлович иногда упрекает его за жадность, но тот свое гнет. Нередко до свар доходит. Я сторож, истопник. Ложусь позже, встаю раньше. Стало быть, много знаю. Забудь, о чем я сказал, а по кухне – все сделаю.

Тепло с потолка опускалось до пола, создавая для домочадцев ощущение уюта и радости бытия нового дня. В спальню доносились запахи жареной рыбы, дрожжевого теста, лука, чеснока, квашеной капусты и вареного мяса.

Киприян Михайлович в проеме между камином и стеной повесил на очеп колыбель-зыбку с блестящими кожаными ремнями. «Жар костей не ломит, – вспомнил он поговорку, слегка раскачивая люльку. – Пусть несмышленыш тепла набирается, а вырастет, тогда уж тундру стылую будет греть». Он позвал вышедшую из спальни Екатерину, качнул зыбку еще раз.

– Вот тебе и сыну Сашке мой подарок к размыванию рук.

Катерина удивленно подняла брови.

– Сашке? А почему Сашке?

– А если красиво, то Александру. Имя нашего батюшки-царя Александра Второго.

Женщина задумалась. Что-то ей не нравилось в этом имени.

– А ты знаешь, Кипа, имя это и женское, и мужское. Не станет ли оно в будущем поводом для насмешек енисейских остряков?

– Не думаю. Тем более в церковном календаре родившиеся 23 ноября наречены Александром – благоверным князем. – Ты взгляни на государя, – он указал рукой на висящий на стене портрет, – какой красавец! А взгляд? А голову как величаво держит!

– И правда, ему только это имя к лицу, с другим он бы так не смотрелся. Убедил, Кипа! Значит, наш сын теперь Александр, и дай бог ему добра! Еще надо его крестить и причастить.