Gurulev - Rosstan

Живут коммунары в трех часах езды от поселка, живут как в военном поселении. Тронуть их не всяк решится. Как-то тронули озернинцы, так до сих пор локти кусают.

Между коммунарами и поселковыми единоличниками вроде все тихо-мирно. Никто друг друга вслух не задирает. Эти по себе и те по себе. Коммунары свои ворота для тех, кто хочет к ним перебраться, открытыми держат. Милости просим.

Но нет еще в мире спокойствия. И в душе еще не у всех тишь да благодать. Да бывает ли она у человека, благодать эта, хоть когда-нибудь?

Начальник заставы ночей недосыпает из-за бандитских шаек, нет-нет, да налетающих из-за реки, недосыпает из-за чертовых контрабандистов, обнаглевших вконец. Контрабандисты взяли новую моду: когда идут из-за кордона с товаром, сбиваются в небольшие группы и чуть ли не с боем переходят границу. По крайней мере, стрельбы-то хватает. А что будет, когда река встанет?

Ивана Лапина, Северьку, коммунаров свои заботы давят: как бы за жизнь покрепче ухватиться. Чтобы все были сыты, все одеты, чтоб поселковые могли коммунарскому житью позавидовать. Чтоб, к примеру, тот же Алеха Крюков на совете коммуны шапку снял: примите меня, дескать, дурака темного. Такого, как Алеха, словами не сагитируешь. Его своим достатком агитируй.

А недавно совет коммуны надумал: послать пятерых ребят в Читу, учиться. Поселковые единоличники только головой покрутили: сами на праздники из куля в рогожу одеваются, а туда же, как богатые, ребятишек в большой город учиться посылают.

Устя, верховодящая в женсовете, настояла: послать только трех парней и двух девок. Поедет учиться и Санька Силы Данилыча. На этом тоже Устя настояла. Поговаривают: хочет она Саньку с Северькиных глаз утурить. Хотя болтают так, однако, зря.

Степанка, Егорша Чижов и Мишка, младший сын Никодима Венедиктова, второй день сидят на сопке и время от времени пристально всматриваются в размытый синью горизонт. Вчера они спустились с сопки только по темну, а сегодня с рассветом снова заняли наблюдательный пост. Второй день коммуна почти не работала. И было от чего оставить всякую работу: сюда, к ним в сопки, должна прийти диковинная машина – трактор. Собственность коммуны. Как исхитрился выбить в Чите эту машину хромой председатель – одному Богу известно.

Несколько дней назад отправил председатель Никодима Венедиктова и Северьяна Громова на станцию встречать трактор. Диковинную машину ждали еще вчера, хоть и понимали: дорога дальняя. Но сегодня трактор непременно должен быть дома. Подростки получили строгий наказ смотреть в оба и, как только покажется трактор, лететь в коммуну, оповещать народ.

За трактор, конечно, придется платить деньги немалые, и многих сомнение берет: ладно ли сделали, вбухав такую уймищу еще не заработанных денег. Но всегда мягкий Иван Алексеевич на своем настоял. Хотя что ж, ему виднее: председатель и грамотный к тому.

Несколько раз шкодливый Мишка, увидев вдалеке темную точку, истошно кричал:

– Едут!

Молодые коммунары до слез всматривались в узкий распадок и, поняв, что обманулись, пытались задать Мишке трепку. Но Мишка парень ловкий, увертливый.

День выдался тихий, теплый. Солнце пригрело камни; выползли из редкой пожухлой травы букашки, деловито копошатся на ласковой земле. Легко прощенный Мишка рассказывает забавное. Он насмешливый, этот Мишка.

– …Когда фельдшер приехал в коммуну, все больные и не больные – к нему. А вперед всех, конечно, Лукерья.

– Лукерья любит лечиться, – заулыбался Степанка, мысленно увидев крупную, щекастую, немолодую уже бабу.

– Обожди, не мешай. Так вот, пришла она к фельдшеру, а тот спрашивает: «На что жалуетесь, красавица?» Лукерья губы скривила. «Вот тут, дохтур, болит, вот тут болит». И за бока свои толстомясые хватается. В общем, везде у нее болит.

Фельдшер посадил Лукерью на лавку, градусник ей за пазуху сунул. Сидит это она, довольная такая. Сидела, сидела, а потом и говорит: «Вот спасибо, дохтур. Век благодарить буду. Отлегчило. Так это хорошо струмент твой жар из меня вытянул. В голове даже светло стало». А фельдшер, видно, дошлый мужик – виду даже не подал, не улыбнулся.

Степанка весело смеялся. Только Егорша сидел молчком. Егорша не ходил в школу и одной зимы – непонятно ему, над чем смеются сверстники.

Тепло на сопке, уютно. Воздух светлый – далеко видно. Где-то там, далеко за остроголовыми сопками, – станция и железная дорога. По этой дороге железной скоро уедет он, Степанка, в громадную, чужую Читу. Страшно ехать и интересно.

– Едут! – снова закричал Мишка. Подростки вскочили, как от удара. И верно, в узкой лощине показалась черная точка. Вполне может быть – трактор.

Трактор парнишки видели только в книге на рисунке. Сзади колеса больше, спереди маленькие. На тракторе человек сидит, улыбается. Одет человек, как городское начальство: в шляпе, в белой рубахе с галстуком.

Точка в лощине постепенно росла. Вот она уже стала похожа на букашку. Верно, трактор!

Стремглав кинулись с сопки. Сопка крутая, быстро не всяк побежит. Осыпались под ногами мелкие камешки. Бежали прямо, не разбирая дороги. Только один раз отпрянули в сторону: на серой каменной плите пригрелась большая змея.

Ожил коммунарский поселок. Мужики одергивали рубахи, не спеша доставали кисеты с махоркой, свертывали цигарки. Негоже им свое любопытство показывать и бежать сломя голову к дороге. Бабы – те торопливо подвязывали платки, подтыкали за пояс подолы широких юбок, старались не отстать от молодежи, перекликались возбужденно и радостно.

Усадьба опустела.

У землянок остались лишь древние старухи. Протирали слезящиеся глаза, всматривались в пыльный клубок, катящийся по дороге. Крестились.

– Бегут, будто на пожар… – шамкали мать Никодима Венедиктова. – От мала до велика… Будто Спасителя нашего Иисуса Христа встречать.

– Али Николая Чудотворца, али Матушку Иверскую.

– …Трахтер какой-то. Боюсь я за Кольку. Беды бы не было.

Жена Силы Данилыча хоть и в небольших годах, а здоровья Бог ей не дал, осталась со старухами.

– Ничего, бабушка. В городах давно машины ездиют. И не боятся.

– Много ты знаешь, – сердится старуха. – Те городские, а мы… Насидимся без хлебушка. Хлеб – он пот любит, а не карасин.

Машина резво бежала по дороге. За трактором прицеплена большая телега.

– Смотри-ка! Сам едет и еще телегу везет.

В телеге – пропыленные, улыбающиеся Северька и Никодим. Им трудно сдержать хвастливую радость, и они еще издали стали что-то кричать, размахивать руками.

Трактор остановился на поляне, неподалеку от крайних землянок. Но внутри трактора по-прежнему громыхало, трещало, из трубы шел синий дымок. Потом затрещало еще громче – народ хлынул в стороны. Но грохот внезапно оборвался, с трактора спрыгнул худощавый легкий человек, снял кожаный картуз и громко сказал в оглохшей от шума тишине: