Reshetko - Chernovodie

– Тебе плохо, дочка?

– Нет, нет! – успокоила отца Настя. – Это, тятя, от дыма! – Она смущенно улыбнулась и тихо проговорила: – Че-то деревня вспомнилась! Гулянье на Масленку!

Жамов облегченно вздохнул:

– Кому че, дочка! Молодым – гулянка на Масленку, а мне вот тоже деревня наша вспомнилась. И стоит у меня перед глазами земля моя, кони, Васятка с Петькой… Вернули бы мне все это, и другого счастья мне и не надо. Кажись, пуп сорвал бы на своей земле… – с грустью закончил говорить Лаврентий. Он внимательно посмотрел на дочь: «Слава богу, хоть тут повезло, вроде оклемалась девка!» – Он еще постоял около костра рядом с дочерью и вслух проговорил:

– Пойду к Ивану, поговорить надо!

Надсадно заскрипел громадный кедр. Дерево угрожающе наклонилось и замерло, напряженно подрагивая косматой вершиной.

– Берегись! – предупредительно закричал Иван.

Жамов приостановился:

– Осподи, красота какая! – он смотрел на наклонившееся дерево и, словно убеждая невидимого оппонента, а точнее, самого себя, продолжал спорить: – А там гарь… Считай, пустое место!

Вальщики, судорожно дергая пилу, быстро допиливали ствол. Наконец кедр звонко хрустнул и, как подкошенный, тяжело ухнул в снег.

Жамов медленно подошел к рухнувшему гиганту, погладил его по шершавой коре и устало опустился на ствол.

– Хорошего борова завалили!

– Правда, что боров! – улыбнулся Иван и сел рядом с тестем. – Только-только длины полотна пилы хватило! – Он снял шапку и вытер ею вспотевший лоб.

Бригадир, захваченный собственной мыслью, продолжал вести спор, доказывая предполагаемым оппонентам:

– Вот я и говорю, как энту дуру вывернуть из земли? – и Лаврентий показал на приземистый пень только что сваленного кедра, ярко белевшего косым спилом. – А их ведь не один! А? Иван! – И, не ожидая ответа зятя, продолжал рассуждать: – Там старая гарь… На корню, поди, половина сгнила.

Иван с любопытством посмотрел на тестя:

– Ты про Нюрольку говоришь?

– Про нее.

Подошла Наталья и устало опустилась на ствол рядом с мужиками:

– Мыслимо ли дело, мужики, так бабам чертомелить! Имя рожать же надо да ребятишек ростить! – Наталья вздохнула и, не договорив, умолкла.

– Будут и рожать, и ребятишек ростить! – Лаврентий горько усмехнулся. – Они у нас привыкшие. – Улыбка слетела с его губ, и он задумчиво закончил: – Жизню, Наталья, не остановить! Нет, не остановить! – Жамов помолчал немного, улыбнулся и снова медленно заговорил:

– Уж как нашу родову жизнь не трепала, а ничего, выжили… Выжили, язви ее, и щас выживем… В Сибирь мой дед с бабкой из Могилевской губернии пришли. Отец еще ребенком был, не помнит, как ехали. До Иртыша целый год на возах добирались. Помню, отец рассказывал, а сам смеялся: подъехали они к Волге – бабка как увидела широченную реку – и в слезы: куда ты меня, черт бородатый, завез, не поеду я с ребятишками… Дед и так и сяк, бабка как глянет на реку – и ни в какую.

Дед рассвирепел: считай, полгода ехали, и псу под хвост…

«Возверни подъемные тогда!» Бабка опять в слезы: «Где я их возьму?» В общем, кое-как дед уговорил бабку. Потом еще полгода добирались до места. Как приехали на Иртыш… Мать моя, степи, степи – бескрайние, а земли, земли… Кругом березовые колки, деревья как свечки…

Уездный землемер отвел место для поселения на кривой излучине Иртыша. Позадь нашей усадьбы, на самом берегу, лисье логово было. Так и жили вместе по соседству; дед первую избу из березы рубил, а лиса щенят растила. Дед избу кончил рубить, лиса потомство свое вырастила, и разошлись… А деревня с тех пор так и стала зваться – Лисий Мыс. Это уж опосля в Лисьем Мысу стали рубить сосновые дома.

Иван Кужелев с интересом слушал рассказ тестя. Он как-то не задумывался над историей своей деревни. Оказывается, у нее и начало есть, и первые поселенцы. Иван смущенно улыбнулся и как-то растерянно, чисто по-детски проговорил:

– Вот, язвило, а я и не знаю, откуда мы! Мать вроде говорила – тамбовские!.. – и раздосадованно, словно извиняя себя и родителей, продолжил: – Все вроде дела какие-то, дела, и поговорить некогда было! Даже прадедов не знаю!..

– Не ты один, Иван, все такие! – осуждающе проговорил Лаврентий. – Все мы – Иваны, не помнящие родства!

– Правда, мужики! – с искренним удивлением воскликнула Наталья: – Я тоже только по имени и знаю прадеда и прабабку, а откуда они, кто ихние родители – словно темный колодец. Вот нас Бог и наказывает…

Постепенно вокруг Жамова собралась почти вся бригада. Люди с интересом слушали рассказ бригадира, реплики Кужелева и Натальи, согласно кивали головами, подтверждая правдивость сказанного.

– Бог-то, Бог, – пробасил Федот. – А виноваты мы. Сами не помним и детей не учим! – И огорченно: – А че и помнить… У добрых людей прадед – деду хозяйство оставляет, дед – сыну, сын – в свою очередь своему сыну… Все на одном погосте лежат. Тогда есть кого помнить и че помнить! А у нас че!.. Моя родня в России без земли мыкалась. Спасибо Петру Аркадьевичу, с места сорвал, подъемные и землю дал. Только-только в Сибири зажили, и опять – трах, тарарах – теперь опять тайгу корчуем. Не успеешь корень пустить, смотришь, его тут же и подсекли.

Федот зло сплюнул на снег:

– Где уж тут родову помнить, когда и себя забыли! Перекати-поле и есть перекати-поле, че с него спрашивать…

– Че ты, дядя Федот, расстраиваешься; ты радоваться должен! – съязвил вдруг Николай Зеверов.

– Это чему я должон радоваться? – раздраженно прогудел в бороду Федот.

– Скажешь тоже, дядя Федот! – зубоскалил Николай. – Тебя бесплатно привезли: без забот, без хлопот. Пайку хлеба дают, если заработаешь… Хозяйства никакого нет, и голова не болит… Щас за тебя начальство думает. Не жизнь, а малина!

– Иди ты со своей малиной и начальством!

– Ушел бы, хоть сейчас, да вот как уйти, не знаю! – с грустью хмыкнул Николай.

Жамов слушал перепалку бригадников и думал: «Прав Федот, ох, как прав! Хорошее дерево от одних корней растет – старые отмирают, новые нарождаются, а кормят они один ствол, одну крону, оттого она пушистая да ядреная. Да-а, – тягостно думает мужик, – хорошо, когда вся родова на одном погосте лежит: и прадеды, и деды, и родители, – тогда и помнить можно, а тут… Раскидали могилки по всей России, по болотам, по речным берегам! – Лаврентий судорожно передохнул, провел ладонью по лицу, точно сбрасывая с него липкую паутину, обвел взглядом собравшихся людей и медленно проговорил:

– Хотим мы – не хотим, разлюбезные мои, а жить нам теперя здесь, здесь корни пущать. Вот и надо думать, как легше прижиться. Мы, почитай, полгода здеся бьемся, живую тайгу корчуем, и только-только под деревню расчистили. А еще поля?! – он обвел взглядом бригадников, но люди молчали. Жамов усмехнулся: