Оксана Демченко - Ветры земные. Книга 2. Сын тумана

Ладони у Эспады были горячие, двигался он безупречно и даже, пожалуй, вдохновенно. Но создать в пустоте хотя бы эхо, изгнать мрак и наполнить жизнью самую малую область вывернутого мира мог только настоящий сын ветра. Зоэ понимала это и выстукивала невидимый пол звонкими подковками подошв, словно звала… но отклика не получала. Вдруг пришла мысль: ветер и огонь слабы друг без друга, ветру не хватает тепла, огню – дыхания, поодиночке им не одолеть холодную пустоту. Сейчас всё вдвойне худо: недостает и ветра, и огня…

Отчаяние нарастало, руки метались, оттесняли мрак – и вязли в нем. Все было безнадежно, пока не шевельнулось на плече – а может, даже под кожей? – нечто невесомое, но важное. Тьма отшатнулась, звук впервые проник в пустоту. Нечто вздохнуло, уютнее устраиваясь в тесном мирке, заполняя его, глада волосы, перебирая пряди… И пространство стало пригодным для пребывания. Эспада обрёл сходство с настоящим сыном ветра, от его танца жар так и лился с юга, с родной его стороны…

Зоэ обратила лицо к теплу, ощущая в волосах струйки ветра, как пальцы… улыбнулась и замерла в полноте сбывшегося танца, в спокойной усталости завершенного дела.

– Все, я труп, – прошептал Эспада и рухнул на ступеньку.

Зоэ с удивлением осмотрелась, балансируя руками. Не нашла опоры и обняла дона Эппе за шею. Тот оттолкнул, и пришлось искать новую опору – перила лестницы, фигурку птицы на самом их краю. Вцепившись в шею птицы, Зоэ пережила миг выворачивания мира, на сей раз в обычность: сполна осозналась лестница, пыльный полумрак… Вон рыжая девка, она, не унимаясь, тюкает кастаньетами. А вот и секретарь королевы, он сидит и изнывает, не имея мужества улизнуть и донести Изабелле о происходящем. А еще, гниль такая, тайком щупает рыжую за бок.

– Рэй, а куда мы провалились? – нахмурилась Зоэ, припоминая холод, тьму и пустоту. Танец отнял многовато сил, теперь это сделалось очевидно. Пришлось нащупать стену, прижаться плечом, оседая на ступеньку. – Необычно получилось – вдвоем. Ты действительно научил меня новому.

Эспада сидел, устало повесив голову ниже плеч. Он нехотя выпрямился, потянулся, блеснул упрямой улыбкой. Стало видно: лицо его осунулось, волосы на лбу слиплись, мокрые насквозь. Кожа лоснится от пота, даже пояс штанов стал темным по краю. Зоэ всмотрелась внимательнее и убедилась: да, танец утомил дона Эппе, его скулы обозначились резче, губы утратили цвет, стали вовсе серые. Пальцы – первый раз Зоэ увидела такое у дона Эппе – дрожат…

– Ты опасна, – королевский пес задумчиво повел бровью. – Ни бой, ни девки в самых неразумных количествах не изматывали меня и вполовину так, как… наш танец. Я упирался, как мог, но толку было не больше, чем от сопротивления колоса – серпу. Еретичка, танцуй одна. Первый раз признаю поражение… и рад. Эй, рыжая, лови.

Эспада нащупал кошель, добыл несколько монет и кинул девке. Тяжело вздохнул, вытер лицо смятой рубахой. Немного постоял, удерживая в дрожащей руке оружие в ножнах, как палку. Снова улыбнулся Зоэ.

– До чего ты довела меня! И рад бы согрешить, а танец выпил силы, окончательно. Весь я погас и, хуже, протрезвел. Н-ну, пойду молиться. Славное дело, мордой в пол, на коленях… отдых. – Дон Эппе спотыкающейся походкой потащился по ступеням вверх, замер, пройдя первые пять, обернулся, нахмурился. – Что ты бубнила о южном ветре?

– Он родня тебе, – припомнила свои ощущения Зоэ. – Точно, да… Это что же получается: люди, хоть бы некоторые, немножко нэрриха?

– Тот, кто решится на танец с тобой, должен быть дурнем, и на всю голову, даже если он целиком нэрриха, – буркнул Эспада и отвернулся.

Зоэ поглядела на секретаря, рассеянно озирающегося и трущего в пальцах прядь волос рыжей. Постояв еще немного, пока было слышно, как Эспада шаркает по лестнице и ругается вполголоса, Зоэ дернула плечом и зашаркала в сторону часовни. На ходу она сказала в никуда, стене, что провожатые ей не требуются. Рыжая хихикнула, завозилась, прибирая звякающие монетки и что-то многообещающе шепча секретарю.

Брести по полутемному коридору нижнего этажа было прохладно, тень казалась приятна взгляду, редкие косые конусы света от высоких узких окошек обозначали дорогу и выглядели столпами духовной Башни: бесплотными, но такими очевидными и яркими… Вот только – увы – с каждым шагом наваливалась, сполна давая себя оценить, непосильная усталость. Ноги подкашивались, пот заливал глаза. Танец, оказавшийся слишком странным, запоздало мстил плясунье. Шаги делались все короче, и наконец Зоэ сдалась и сникла у стенки, на полу. Сперва села, а затем легла, прижимаясь лбом к холодному мрамору, ощущая себя той самой тряпкой, упомянутой Эспадой – затоптанной, ветхой.

– Прирежу всех, – без намека на стихи пообещал знакомый голос. Говорил Альба так встревоженно и искренне, что сердце защемило. – Так, обними за шею, крепче держись. Отнесу домой и запру, и никаких танцев. Я бываю строг, вот увидишь.

– Аль, – едва слышно выдохнула Зоэ, улыбнулась счастливой детской улыбкой и провалилась в сон.

Там было глухо и мрачно. Дворец во сне тоже имелся – но словно бы вымерший. Зоэ бродила по пустым галереям, вслушиваясь в мертвую, опасную тишину. Из-за окон в залы затекал серый свет, какой-то мертвый, жидкий. Сами окна были высоко, не заглянуть в них, не понять: то ли солнышко вылиняло, то ли ночь побледнела… Зоэ шла и шла, упрямо закусив губу и поочередно заглядывая во все двери. Вслух звать людей она не решалась. Оборачиваться и оглядываться тоже казалось немыслимо.

За спиной – Зоэ не видела, но отчего-то точно знала – крался зверь. Чудище, повзрослевшее и вылинявшее из шкуры тех мелких страхов, что таятся в тенях и пугают детей, а поднатужившись, и взрослым внушают опаску. Этот зверь заматерел и отяжелел, откормился сочными кошмарами, напился спекшейся крови ночных бед и стал велик: бесшумнее мрака, сплошь сотканный из ужаса, готовый проглотить всякий крик и еще вырасти, питаясь плотью растерзанной отваги. Зверь подкрадывался, спину щекотал ледяной пот, и хуже всего было то, что зверь даже не дышал… Зоэ шла быстрее и быстрее, срывалась в бег, ощущала себя мухой, все более вязнущей в липкой паутине неопределенности. Она двигала ногами, она всем телом налегала, рвалась вперед – и не ощущала свободы движения, словно стала куклой на нитках, покорной, обреченной исполнять чужую волю. Весь мир вокруг – он фальшивый, он чья-то игра. Или хуже: ловушка!

На полу в некоторых залах валялись безделушки – платки, веера, монетки, черные четки, похожие на связку высохших жуков… Некоторые вещи были почти цветными и еще имели тень, иные вросли в серость и стали едва различимы, пустота высосала из них суть, как мозг из вываренной кости.