Андрей Ефремов (Брэм) - Мистическая Якутия. Рассказы и повести

Собираю я, значит, смородину и не нарадуюсь, как это я нашла такое место хорошее. Два ведра у меня было – цинковое и медное. Одно ведро я сразу же, за полчаса насобирала до краёв, начала второе набирать. И вдруг…

Вдруг тётя Мотя остановилась, из коробки очередную папиросину стала вытряхивать. Все дети дружно стали нашаривать на столе спички, кто-то схватил подсвечник:

– Ну что…

– Что дальше-то, тёть Моть!?

Мотя прикурила от горящей свечи. А держит она папиросу особым образом: указательным и большим пальцами за мундштук и сжатой ладонью к себе, сама папироска при этом вверх торчит.

– Ну, вот… собираю я, значит… – пыфф… пыфф… – это место знаете где находится?

– Ну-у, тёть Моть…

– Что? – Мотя делает вид, что не поймёт о чём речь, – что – «что»?

– Что дальше-то было?

– А… вот, собрала я, значит, ведро и второе начала. И вдруг вижу боковым зрением справа от меня вроде есть кто-то, движение какое-то, и, причём очень, так скажем, большой объект беззвучно шевелится. И вот как стояла я, пригнувшись и с вытянутой рукой, так голову и повернула в ту сторону. И непонятно стало – то ли страшно, то ли удивилась, не помню. Только в этом положении и застыла, стою, не двигаюсь.

Вижу я всадника на белой лошади, примерно шагах в десяти от меня. Сидит всадник в серебряном седле, прямо перед собой смотрит, лошадь гривой мотает, густым хвостом комаров отгоняет, и идёт не спеша мимо меня. Под копытами трава сминается, веточки ломаются, а звука то не слышно! Тишина, только комарики позванивают.

Ну вот, оцепенела вся, стою в этой позе и не шевелюсь…

Теперь тёте Моте приспичило чайку попить. Взяла свою чашку, несколько рук сразу же протянулись к кранику самовара, я, конечно же, всех опередил, уже краник открываю:

– Дальше-то, дальше что было?

Кто-то из сестёр уже сахарок подкладывает, кто-то из братьев заварку льёт, от нетерпения чуть ли не мимо чашки.

– Ну, что дальше… всё бы ничего, всадник как всадник, лошадь обыкновенная. Только вот звуков они никаких не издают, и сбруя на лошади, и одежда на всаднике старинные какие-то. В древности у воинов такое было: на голове у мужчины шлем железный, кольчуга, всякие железные налокотники, наколенники, за спиной колчан с луком и со стрелами, к седлу маленький щит и меч приторочены. На поясе нож огромный висит. Сбруя у лошади, помню, очень красивая была.

Вот так тихо они мимо меня и прошли, только ветки на соснах и качнулись. Когда скрылись из виду, с меня оцепенение и сошло. Побежала я в деревню со всех ног, да так быстро, никогда так ни до того, ни после, не бегала. Наверное, все рекорды по району побила. Только дома поняла, что вёдра там, у смородиновых кустов оставила.

Начали взрослые меня ругать за вёдра, так я и объяснила старикам: так, мол, и так: видела, перепужалась, завтра принесу. Только одна я туда не пойду.

Старики, кстати, в ситуацию сразу вникли. В древности в тех местах междоусобные войны были, и раз в сто лет кто-нибудь, бывает, и видит этого всадника. Откуда он, и что он есть такое, – никто не знает. Но вреда, по крайней мере, ещё никому не приносил. Так что, говорят, девка, смело можешь идти за вёдрами, ещё лет с сотню этот всадник там больше не появится.

А через несколько дней война началась…

– Тёть Моть, пошли завтра за смородиной! – Загорелись дети.

– А чего ж не пойти? – Отвечает, улыбнувшись, Мотя, – сто лет ещё не прошло, чего нам бояться-то… давайте-ка спать в таком разе, утром рано вставать, хоть какая польза от вас, архаровцев, будет.

Родная мать бросила его в младенческом возрасте, скрылась в неизвестном направлении. Родному отцу пришлось через суд усыновить его. В возрасте около трех лет у Максима появилась мачеха, которую он принял всею своей чистой душой. В возрасте десяти лет на свет появился братишка Борис. И все было бы хорошо, но однажды Максим стал невольным свидетелем – мачеха изменила отцу. Отец ничего не узнал, мачеха до конца своей жизни пребывала в уверенности, что и Максим ни о чем не догадывается. Через несколько месяцев отец умер от продолжительной болезни, он был инвалидом войны. Крайнюю холодность и замкнутость Максима мачеха отнесла к смерти своего мужа, его отца. Теплые отношения с мачехой остались в прошлом, любовь и матери и Максима сосредоточилась на маленьком Борисе.

Повзрослев, братья обзавелись семьями, появились дети. Максим долго не мог простить мачеху, и все держал тайну в себе. Но, по крайней мере, по прошествии многих лет худо-бедно стал с ней общаться. Перипетии трудной и сложной жизни привели Максима к Богу. Став священником предлагал мачехе принять святое крещение, но она отказывалась.

Пришел срок, и мачеха ушла из жизни. Братья похоронили ее достойно. Примерно через неделю после похорон Максиму приснился сон: мачеха находилась будто в своей в квартире, но без окон и дверей, выглядела она потерянной и озадаченной, ей было страшно, и она в чем-то раскаивалась перед Максимом. Об этом Максим, не вдаваясь в подробности, рассказал Борису на поминках на девятый день. Сказал просто: «Мать чувствует себя „там“ некомфортно, за нее нужно молиться».

Разговор о правах на наследство произошел между братьями после положенных сорока дней траура. Максима ждало неприятное известие: выяснилось, что еще пятнадцать лет назад покойная уже оформила дарственную на квартиру – только на одного – на своего родного сына Бориса. Оформление произошло втайне от Максима, даже дальние родственники по линии мачехи скрывали от него этот факт. И сам Борис отказался делить квартиру, когда-то принадлежавшую отцу, с родным братом.

Для Максима настали черные дни. Три дня и три ночи он маялся и скорбел, молитвы не помогали обрести душевный покой. Он представлял, как откроет Борису тайну, которую он несколько десятилетий держал в себе, мысленно строил заявление в суд, обида на мачеху за отца с новой силой вспыхнула в его душе. Он уже ясно осознавал что стоит на грани многолетней судебной тяжбы с братом… В тягостных раздумьях прошла суббота, прошла ночь, и уже пора готовиться к утреннему воскресному богослужению.

По плану на предстоящее богослужение было дано слово из 1-го послания Петра 1;3: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому». Максим видел только буквы и слова, смысл прочитанного не доходил до воспаленного обидой разума. Он осознавал, что должен выйти к общине и алтарю очищенным, но ничего не мог с собой поделать – сатана активно, по-хозяйски, орудовал в его душе; скорбь о потерянном наследстве затмила даже факт смерти и траура по ушедшей в вечность. Часа за полтора до начала богослужения Максим, понимая что служение общине важнее размышлений о наследстве, нашел в себе силы прочесть дальше: «к наследству нетленному, чистому, неувядаемому, хранящемуся на небесах для вас». У Максима прояснился ум, сошла пелена с глаз; стихи 6 и 7 гласили: «О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений, дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота».