Сен Весто - Пролегомены эволюции. Сага о бойцовой рыбке

«…Т-твою мать, – не выдержал один из приглашенных на самом дальнем краю обозримых пространств, кладя карандаш на стол и откидываясь на спинку. – Все хорошо так было…»

«Напротив, – сухо произнес его сосед, обращая к нему изборожденное годами лицо, вся нижняя половина которого была спрятана за прижатой морщинистой ладонью. – Совсем напротив, друг мой. Я предупреждал, что чем-то вроде этого кончиться было должно».

«Теперь мне стало значительно легче, – с сарказмом отозвался пираний, – что вы предупреждали. Лучше надо было предупреждать».

«Вы совершенно правы, – подал мрачно голос еще один пираний с письменным прибором в пальцах. – Сейчас не время выяснять, кто из нас был верхом предусмотрительности, а кто им не был. Сейчас надо думать, как с этим жить и что делать дальше».

«Препятствия существуют не для того, чтобы восхищаться их высотой и неприступностью, – открывая ранее неизведанные глубины философской мысли, хрипло поддержал его голос соседа, – а чтобы их преодолевать».

Главный откинулся на спинку кресла, со счастливым лицом звонко щелкая двумя пальцами и наставляя на говорившего один.

«Вот, – возвестил он, сияя, как будто все вдруг счастливо разрешилось и осталось только подводить итоги. – Вот – это именно то, что мы все сегодня хотели услышать!»

Собравшиеся зашевелились.

«Как у нас обстоит дело с нелегальным въездом?» – деловито осведомилось одно из молчавших до того дипломатических лиц.

«Превосходно, – немедленно и очень серьезно отозвалось ему другое, в чьей компетенции, очевидно, и находился непосредственно нелегальный, равно как и легальный, въезд и выезд. – С посмертной гарантией. Мы это называем…»

«Я знаю, как это вы называете, – без особого воодушевления перебил его собеседник. – Rat-proof fence. А если точнее?»

Его оппонент смотрел не понимая.

«Вода у нас пресна в достаточной мере, – произнес он затем. – Если вы это имеете в виду. Какие еще вам нужны гарантии?»

«Вы пробовали когда-нибудь киви?» – склонившись, несколько неожиданно обратился к нему сосед по другую руку.

«Какое киви?» – ответил оппонент после некоторой задержки.

«Вот и я тоже спрашиваю у него: какое еще киви? Представляете, я только недавно узнал, что во всем мире у него второе название „новозеландский крыжовник“. Так вот, мне один повешенный, не к столу будет сказано, говорит: приезжаете, говорит, вначале на чужие шельфы со своими динго, клопами и сундуками, отстреливаете там подчистую и выбиваете все коренное население, ставите здоровые заборы – а потом сами решаете, кому можно туда въехать, а кому нельзя».

«Строго у вас, – осуждающе дернул подбородком один из приглашенных чуть дальше по столу. – Надеюсь, повесили его не за это».

«Очень смешно, – отозвался первый из говоривших. – Если б не мы, вы бы с семьей сами ничем не отличались бы от этого говоруна».

«Зато вы сильно отличаетесь, – поддел его собеседник. Он приподнял руки в знак примирения. – Так ведь я же разве против. Я же, собственно, не к этому. Да если бы дошло до дела и если бы кто-то меня попросил: вот, значит, они и вот тут, значит, мы – да я бы первый призвал всех к оружию…»

«Вот этого не надо, – ответил другой. – Вас там еще только не хватало».

«Джентльмены, – донесся с другого конца помещения голос главного с отеческими интонациями. – Давайте ближе к делу. Нация ждет от нас решений».

Кто-то вздохнул.

«Вы не уступите мне ваше приглашение на завтрашнюю попойку? – тихо, самыми губами поинтересовался один из приглашенных у другого. – Я слышал, вы решили начать новую жизнь…»

«Давайте посмотрим, как дела пойдут дальше», – так же тихо и дипломатично ответили на предложение после секундной паузы.

Чья-то рука взяла со стола карандаш. Кто-то негромко откашлялся.

«Джентльмены. Мы так и будем перешептываться и перемигиваться – или все же частью поделимся с собратьями наболевшим и намытыми крупицами истины? – спросил главный. – Тем более что мы как раз для этого сегодня здесь собрались».

«Несомненно, – уверенным голосом поддержали его замечание. – Давайте посмотрим, как дела пойдут дальше».

Все помолчали. Слышно было лишь, как тихо постукивают о поверхность стола концы карандаша, методично переворачиваемого в пальцах чьей-то руки.

«Исходя из современного состояния нашего знания, – медленно и осторожно произнес чей-то голос, – и относительно существа рассматриваемого дела, в подобном походе есть доля здравого смысла».

Карандаш продолжал тихо постукивать. Воцарилось долгое молчание. Затем собравшиеся вновь продолжили обсуждение.

«…Психоанализ в пределах своей метапсихологии на основании консервативного характера влечений живого организма (так сказать, принцип вечного возвращения к исходному состоянию – от модальности напряжения к модальности вечного покоя) делал вывод о жизни как окольном пути, имеющем целью смерть. Когда-то несколько миллиардов лет назад у первого сгустка живой плазмы, появившейся с намерением сейчас же умереть, путь этот был легок, прост и приятен; сегодня он в силу параметров изменчивости среды обременен целым рядом осложнений. То есть: обнаружив в генетическом аппарате именно те составляющие, отвечающие за программу „вечного возвращения“ и обременив им существование рядом новых осложнений, хорошо было бы добавить умным сапиенсам две-три сотни лет активной жизни сверху. Если определить основной принцип жизни как напряжение с вектором направленности в сторону равновесия, то напрашивается лишь одно решение – это напряжение сохранить, перенастроив заданный природой вектор направленности…»

Бож-же мой, с тоской и ненавистью глядя на кончик карандаша, подумал Хаплохромис. Если это надолго, то мне это не нравится. Надо уносить отсюда ноги.

Именно в силу завершенности и законченности всей этой исполинской картины мироздания решение знаменитого уравнения о пресловутом коте в мешке Шредингера со взведенным смертельным орудием, которое должно вот-вот сработать, дает в результате всех расчетов то, что живой кот одновременно уже безусловно умер. Уравнение, если верить слухам, в свое время отравило жизнь целым поколениям исследователей. Конечно, он умер – как и все остальные. Все живое сидит в мешке со взведенным природой орудием убийства, заложенным даже не в среде и собственном ДНК, а в самой логике отношений; и с точки зрения того самого мироздания, это «вот-вот» соразмерно с любым сколь угодно продолжительным временем ожидания. Чертова Картина уже завершена – и изменять ее никто не планирует, даже если б было кому.

Более сильное и строгое размышление сообщает разумность и гибкость даже телу, говорил Ницше. Правда, Ницше со своей способностью появляться и портить всем жизнь сказал также, что тот, кого он называл свободным умом, всегда не более чем исключение, правило – лишь умы связанные. Что вселяет некоторое уныние. То есть если, скажем, ты приятное исключение, то ты уже как бы по определению обречен на вымирание. Этому исключению говорят даже, что свобода его принципов объясняется его бестолковостью либо вовсе ненормальностью. Другими словами, опять поднимается вопрос о норме. Причем опять поднимается он не мной, а вообще черт знает кем. Что есть норма?