Данте Алигьери - Божественная комедия в цитатах и афоризмах

Всё вниз да вниз по камешкам скользя,
Я человека встретил под горою —
Молчальника, которого нельзя

Расшевелить словесною игрою.

«Но сам ты кто? И для чего сюда

Спешишь, в обитель скорби, плача, стона?
Зачем с пути к вершине вечных благ
Под золотым сияньем небосклона

Ты вниз свернул, коль сам себе не враг?

Спешить: здесь гибель царствует одна;
Иди за мной, не ожидая худа.
Я выведу – мне эта власть дана —

Тебя сквозь царство вечности отсюда».

«Спаси меня! – я страстно умолял,
– От бедствий огради меня ужасных,
Влеки в обитель смерти, чтоб познал

Я скорбь теней томящихся, несчастных.
И приведи к священным тем вратам,
Где стережет обитель душ прекрасных

Пресветлый Петр. Я быть желаю там».

Переступив границу зрелых лет,
Я в темный лес забрел и заблудился.
И понял, что назад дороги нет…

Передо мной внезапно вырос лев.
Назад закинув голову, он гордо
Шел на меня. Я замер, присмирев.

Смотрел в глаза он яростно и твердо.
Я, словно лист, затрепетал тогда.
А рядом с ним возникла волчья морда.

«Без страха я скольжу над этой бездной, —
Сказала Беатриче, – но, поэт,
Дерзну тебе я дать совет полезный:

Оно и сбросит в пропасть, может статься.
Покуда Небо силы мне дает,
Дурного я могу не опасаться,

И адский жар ступней моих не жжет».

«И ты, поэт, благословенен будь,
Ты, внявший уговорам девы рая.
Я ожил и с тобой пуститься в путь

Готов, от нетерпения сгорая.
Мне больше не страшна пучина зол…
Веди ж меня, дорог не разбирая…»

Так я сказал – и за певцом пошел.

«Тень женщины прекрасной заступиться

Посмела за тебя. И с этих пор
Она передо мною, как живая:
Высокий лоб, незамутненный взор.

Как звезды, в душу глянули, сверкая,
Ее глаза, а голос зазвучал,
Как пенье херувимов в царстве Рая».

Их доля превратилась в прозябанье,
И здесь, в позорной наготе своей,

Они пошли, ничтожные созданья.

«Я должен вас на берег переправить,
Где холод вечный царствует и ночь,
А также – пламя, чтоб не греть, а плавить…

Но ты, – он мне сказал, – ступай-ка прочь!»

Не сдвинулся я с места. «По иному
Пути ты поплывешь, – добавил он,
– И переправит к берегу другому

Тебя другая лодка…»

Меня сковал какой-то липкий страх,
Живое тело мелкой дрожью полня,
И, устоять не в силах на ногах,

Я пал на землю, ничего не помня.

«За мною – мир страданий и мучений,
За мною – скорбь и слезы без конца,
Мир падших душ, печальных привидений.

Я – правосудье высшее Творца,
Могущества и воли осознанье,
Творение Небесного Отца,

Воздвигнутое раньше мирозданья.
Бесстрастно я гляжу столетьям вслед.
Ни гнева нет во мне, ни состраданья.

За мной ни для кого надежды нет!..»

«Так знай же: их вина – не преступленье.
Но обошла их Неба благодать,

Поскольку вечным таинством Крещенья
Грехов житейских смыть им не пришлось
И зерна христианского ученья

До них священный ветер не донес.
И вера в души свет не заронила.
Что делать – я и сам в незнанье рос,

В дохристианской тьме, что нас сгубила».

Я догадался: так бывает светел
Высоких душ укромный островок.
«Учитель мой! Прошу, чтоб ты ответил

И тех назвал, кому всесильный рок
Дал светлую, особую обитель
И в бездну тьмы с другими не увлек!»

«Их слава, – объяснил мне мой спаситель, —
Минуя смерть, дошла до наших дней,
И потому Небесный Вседержитель

Их отличил в обители теней».

Раскатом грома был я пробужден
И от его ударов содрогнулся.
Развеялся тяжелый, смутный сон;

Раскрыв глаза, я в страхе оглянулся,
Пытаясь различить, куда попал,
И в бездну заглянул. И ужаснулся:

Оттуда гул стенаний долетал.

Круг первый Ада нами был пройден,
И во второй – поменьше – мы спускались,
Где никогда не прерывался стон
И муки ни на миг не пресекались.

И души падших грешников, дрожа,
Ругательствами Бога осыпали,
Ответ за страсть преступную держа,

За блуд и срам, в котором пребывали…
Как стаи птиц, спасаясь от зимы,
Взмывают к небу с криком, так летали,

Верней сказать, метались в царстве тьмы,
Встревоженные тени. В их полете
Надежды нет и не было… И мы

Смутились: вот итог бесчинства плоти..

Елену я увидел здесь: она

Свою отчизну сделала несчастной;
А рядом с ней – великий муж Ахилл,
Раб дружбы верной и любви напрасной;

Парис, Тристан… Вергилий краток был,
Но перечислил мне имен немало.
Их всех сгубил преступной страсти пыл.

«Увы, мой грех – обжорство, бог Маммон.
Перед тобой стоит несчастный Чакко,
Что за чревоугодье осужден