Фаина Раневская - Афоризмы

– Что вы, Фаина Георгиевна! – вскричал переполошившийся Коршунов. – Вам больше тридцати никто не дает, поверьте… Вы – просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!

Закуривает Раневская очередную папиросу, хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:

– Мне с вами, молодой человек, все понятно… Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству! И я всегда готова разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это – моя мечта детства. Но… Есть одно маленькое «но».

Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что еще важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас, молодой человек, и не мыслю, вместе по-чекистски поразмыслим.

Представьте, вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить… И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать выполнение вашего задания. Называть фамилии, имена и клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее… А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже на протяжении многих лет. И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас!

Сценически искренний монолог Раневской произвел на Коршунова неизгладимое впечатление.

Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, в заключение сказал:

– Баба согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии.

– Что еще за особенности? – спросил Грибанов.

– Громко разговаривает во сне… Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается. Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире…

Через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.

И тогда Коршунов вновь пошел на приступ. Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться: то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.

В конце концов, взбешенный Коршунов сообщил актрисе, что приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного разговора. Не знал молодой капитан, с кем столкнула его судьба. Вскорости в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился некий гражданин неопределенного возраста с испитой физиономией и попросил принять от него заявление.

Коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская, через час лежало на столе у Грибанова. Жильцы верхнего этажа (десять подписей) дружно уведомляли органы госбезопасности, что прямо под ними проживает некая дама, которая ночи напролет громко разговаривает сама с собой о происках империалистических разведок и о том, что она с ними сделает, какую кузькину мать им покажет, как только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником.

Через час Грибанов вызвал к себе Коршунова, отдал заявление, ограничившись коротким замечанием:

– На Фаине поставь крест, ищи другого… Кто молчит во сне.

По прошествии некоторого времени Коршунову от агентуры, окружавшей Раневскую в Театре имени Моссовета, конечно, стали известны подробности того пресловутого «коллективного заявления». За две бутылки водки актриса подбила на эту акцию сантехника из ЖЭКа, того самого заявителя с испитым лицом.

Но поезд уже ушел, квартира осталась за Раневской…

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее немудреное имущество, помогли расставить и разложить все по местам, собирались уходить. Вдруг Раневская заголосила:

– Боже мой, где же мои похоронные принадлежности?!Куда вы положили мои похоронные принадлежности? Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не совсем понимая, что, собственно, следует искать. Вдруг Раневская радостно закричала:

– Слава Богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем «похоронные принадлежности» – коробочку со своими орденами и медалями.

Легенды рассказывают о её бескорыстии и расточительности. Получив однажды гонорар за фильм, Раневская напугалась большой пачки купюр и бросилась в театр. Она встречала своих знакомых за кулисами и спрашивала, нужны ли им деньги на что-нибудь. Один брал на штаны, второй – на обувь, кто-то – на материю. Когда Фаина Георгиевна вспомнила, что ей тоже, пожалуй, не мешает что-нибудь прикупить, было уже поздно. «И ведь раздала совсем не тем, кому хотела», – огорчалась она потом.

Раневская говорила, что когда Бог собирался создать землю, то заранее знал, что в XX веке в России будет править КПСС, и решил дать советским людям такие три качества, как ум, честность и партийность. Но тут вмешался черт и убедил, что три таких качества сразу – жирно будет. Хватит и двух. Так и повелось:

Если человек умный и честный – то беспартийный.

Если умный и партийный – то нечестный. Если честный и партийный – то дурак.

Литературовед Зильберштейн, долгие годы редактировавший «Литературное наследство», попросил как-то Раневскую написать воспоминания об Ахматовой.

– Ведь вы, наверное, ее часто вспоминаете, – спросил он.

– Ахматову я вспоминаю ежесекундно, – ответила Раневская, – но написать о себе воспоминания она мне не поручала.

А потом добавила: «Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после смерти – воспоминания друзей».

Актрисой Раневская «почувствовала себя очень рано»:

«…Испытываю непреодолимое желание повторять все, что делает дворник. Верчу козью ножку и произношу слова, значение которых поняла только взрослой. Изображаю всех, кто попадается на глаза. «Подайте Христа ради», – произношу вслед за нищим; «Сахарная мороженая», – кричу вслед за мороженщиком; «Иду на Афон Богу молиться, – шамкаю беззубым ртом и хожу с палкой скрючившись, а мне 4 года».

Театр Раневская называла «кладбищем несыгранных ролей».

Кино люто ненавидела: «На киноплощадке у меня такое чувство, как будто я моюсь в бане, и вдруг туда пришла экскурсия».

«Хочу в XIX век!» – не раз говорила она.

Как-то у Раневской спросили, почему она не снимается у Сергея Эйзенштейна.