Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

В сущности, отношения современного и традиционного искусства постоянно меняются. Чтобы подчеркнуть реальную или мнимую значимость, а следовательно, и повысить цену произведения современного искусства, предлагаемого к торгам, его описание в каталогах «Сотби» и «Кристи» часто сопровождают репродукциями сходных картин или скульптур прошлого. Иногда сопоставление может показаться несколько искусственным, однако стоит протащить, например, репродукцию «Весны» Боттичелли в каталожную заметку о Джеффе Кунсе, и вы уверите потенциальных покупателей, что Кунс прочно укоренен в традиции западного искусства. Сравнение с картинами прошлого словно узаконивает новые, придает им вес. Впрочем, мы уже наблюдаем и обратное явление. Когда Дэмиен Хёрст в 2009 году показывал свои новые работы в почтенных залах Собрания Уоллеса, у публики сложилось впечатление, что это Дэмиен Хёрст оказывает честь Собранию Уоллеса, вторгаясь в ее святая святых, а не наоборот. Такие современные художники, как Леон Коссофф, в последнее время получили официальное разрешение чинить разбой в Национальной галерее, то есть копировать там великие картины прошлого; эти копии с помпой выставлялись лондонской Национальной галереей бок о бок с оригиналами. Сам собою напрашивается вывод, что современным художникам, сексуальная привлекательность которых в глазах публики может поспорить с очарованием рок-звезд, ныне предоставлена полная свобода: отныне это они в музеях и галереях старых мастеров заново утверждают (или не утверждают) значимость искусства прошлого. Говоря с присущим рынку неприкрытым цинизмом, старые мастера в этом отчасти нуждаются.

Изображения интерьеров модны и популярны. В этом сюжете есть нечто завершенное, законченное: ощущение замкнутого пространства радует и живописца, и зрителя.

Безмолвная, пустая комната, идеальный интерьер в датском стиле (Вильгельм Хаммерсхёй. Интерьер. Холст, масло. Ок. 1900)

Иногда художник создает дополнительную иллюзию, виртуозно уводя взгляд зрителя за пределы интерьера через запечатленное на картине окно. Особой популярностью пользуются следующие варианты интерьеров:

Светские гостиные.

Ванные комнаты (если они написаны Боннаром).

Номера отелей в Ницце (кисти Матисса).

Интерьеры датских комнат с одним-единственным стулом.

Мастерские художников около 1820 года, с видами Рима, открывающимися из окон.

Мансарды, на сей раз с видами парижских крыш, открывающимися из окон.

Интерьеры церквей продаются хуже.

Если удается точно определить место, изображенное на пейзажной картине, ее стоимость может повыситься в несколько раз. Анонимный пейзаж XIX века, запечатлевший некий холмистый ландшафт, будет стоить значительно меньше, чем тот же пейзаж, идентифицированный топографически: он-де изображает австралийский Сидней или ранний облик Рио-де‑Жанейро. Впрочем, тут можно и опозориться. Однажды я обнаружил на обороте акварели XIX века карандашную надпись, гласящую: «Mount Nog» [35]. Название напоминало о Новой Зеландии, и я, как и полагается, включил ее в австралийский раздел торгов, где продавались картины, представлявшие топографический интерес. За день до аукциона мне объяснили, что надпись – всего-навсего указание багетному мастеру и должна читаться как «Mount no. 9» [36].

Английский пейзаж XVIII века, на среднем плане которого разыгрывается, скажем, партия в крикет, будет стоить куда больше, чем тот же пейзаж без спортивного состязания. Даже воздушный шар, плывущий по небу, может повысить стоимость. Однако будьте осторожны: соблазну пригласить реставраторов и поручить дописать на заурядном холсте XVIII века партию в крикет или воздушный шар не могли противиться многие беспринципные торговцы картинами начала XX века.

Все, что справедливо по отношению к пейзажам, можно отнести и к маринам. Наибольшим спросом пользуется безмятежное море. Чем беспокойнее волны, тем ниже цена. Вероятно, на выбор влияют обычные опасения по поводу дурной погоды, а также легкий приступ морской болезни, ощущаемый при взгляде на картину. А если покупаете полотно, подписанное Томасом Луни, не забудьте посмотреть на дату: этот посредственный английский маринист начала XIX века страдал еще более тяжелой формой артрита, чем Ренуар. Он почти не владел руками, но ни перед чем не останавливался, чтобы только не отказаться от живописи. Его поздние картины отличаются заметной грубостью манеры, и на рынке предметов искусства ходили слухи, будто он писал их, сжимая кисть пальцами ног.

Виды городов и селений обычно ценятся выше, если они идентифицированы. Изображения некоторых мест неизменно пользуются более высоким спросом, чем иные. Возглавляет этот список, по-видимому, Венеция, за нею следуют Рим, Флоренция и Париж. Стараниями импрессионистов виды Руанского собора продаются значительно лучше, чем изображения промышленных кварталов того же города. Заводские трубы вызывают у коллекционеров сомнения. Появление баснословно богатых русских олигархов в последние годы повысило привлекательность видов Москвы и Санкт-Петербурга, а турецкие коллекционеры ввели моду на пейзажи своих родных краев, например Стамбула.

Сюжетно-тематическая живопись большого формата, столь восхищавшая наших предков в Викторианскую эпоху, ныне не пользуется популярностью, но, признаюсь, я питаю к ней слабость. Она родилась из иллюстраций к литературным произведениям, вошедшим в моду в конце XVIII века: Шекспир, Вальтер Скотт и Оливер Голдсмит вдохновили множество живописцев, от Хогарта до Делакруа. Ко второй половине XIX века этот жанр решительно порвал со своей литературной основой и сосредоточился на изложении историй, придуманных самими живописцами. Эти сюжетные, или «проблемные», картины (в подражание «проблемным» пьесам) завладели воображением викторианских и эдвардианских посетителей музеев, и они научились интерпретировать нарративные ключи, скрыто присутствующие на полотнах, а значит, читать визуальные драмы, столь же сложные и насыщенные деталями, сколь и романы.

Великолепным примером викторианской сюжетно-тематической живописи может послужить картина Альфреда Рэнкли «Однокашники». Несчастного на одре болезни утешает хорошо одетый гость, присевший на край ложа и сжимающий его руку. Слева стоит встревоженная молодая женщина. Судя по тому, что она положила руку больному на плечо, это жена. Для сиделки такой жест кажется слишком дерзким и вызывающим, однако нельзя исключать, что это сестра прикованного к постели. Как обычно, завязка драмы заключается в названии: «Однокашники». Значит, эти молодые люди когда-то вместе учились в школе. С тех пор их пути разошлись. Гость явно преуспел, тогда как мучимый недугом живет едва ли не на чердаке, о чем свидетельствует открывающийся из окна вид на близлежащие крыши. У окна стоит стол с чернильницей и пером – выходит, больной пытался снискать пропитание писательским ремеслом. Это поприще весьма и весьма ненадежно и не приносит прочного дохода даже в лучшие времена, а теперь, не в силах работать, герой и вовсе оказался в трагической ситуации. Есть и другие нарративные ключи: полупустая склянка с лекарством на прикроватном столике – признак того, что больной получает лечение. Птичка в клетке в правом верхнем углу картины – символ несвободы, безысходности, выпавшей на долю либо начинающего писателя, либо молодой женщины. В руке у преуспевающего гостя – банкнота довольно высокого достоинства, которую перед уходом он тактично, незаметно для больного, передаст героине, дабы помочь ей и ее мужу пережить трудные времена. Однако наиболее красноречивая деталь – это лежащая на полу книга, трактат Цицерона «De Amicitia» («О дружбе»), подчеркивающая главное послание картины, если угодно, ее мораль: страдания может облегчить дружба. Посетитель выставки 1868 года в Королевской академии, потратив немало времени на изучение всех этих значимых подробностей, отходил от картины растроганный, очарованный и получивший моральное наставление.