Том Уилкинсон - Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

Болезнь, кроме прочего, влияет и на восприятие пространства, будь то пляшущие в горячечном бреду стены комнаты, или ограниченный спальней, уборной и перемещениями между ними мир тяжелобольного, или почти непреодолимая полоса препятствий, в которую превращается окружающая действительность для инвалида. Таким образом, взаимосвязь между архитектурой и здоровьем возникает не только в больницах и клиниках, но и в повседневной жизни.

За 10 лет до строительства Финсберийского лечебного центра в южной части Лондона уже предпринимались попытки оздоровить быт. Так называемый Пекемский эксперимент начали врачи Иннес Пирс и Джордж Уильямсон, намеревавшиеся исследовать здоровье и жизненный уклад жителей рабочего квартала с целью улучшить и то и другое. Как и многие реформаторы того времени, задачи они ставили евгенические – «чтобы плодились и размножались только здоровые», поэтому эксперимент начался с небольшого клуба, за шесть пенсов в неделю предоставлявшего местным семьям репродуктивного возраста услуги присмотра за детьми, юриста, прачечной и помещения для встреч {183} 183 Elizabeth Darling, Re-Forming Britain: Narratives of Modernity Before Reconstruction (London, 2007), 54. . В обмен врачи получили возможность проводить периодические осмотры участников клуба. Результаты оказались плачевными: по итогам осмотров лишь 9 % не были подвержены «болезням, недугам и немощи», – поэтому врачи решили создать в Пекеме более основательное заведение.

На средства богатых филантропов, также тревожившихся о репродуктивном здоровье нации, Пирс и Уильямсон наняли архитектора Оуэна Уильямса, который спроектировал сияющее стеклянными стенами здание, снискавшее похвалу самого директора Баухауза Вальтера Гропиуса. Тот назвал его «стеклянным оазисом в кирпичной пустыне». Открытый в 1935 году Пионерский лечебно-оздоровительный центр представлял собой трехэтажное здание с внутренним двором, в котором находился бассейн. На бассейн открывался вид из кафетерия и кабинетов: предполагалось, что плавающие вдохновят своим примером остальных. В этом и состояла философия Пекемского эксперимента: вместо того, чтобы внушать семьям необходимость совершенствования, врачи будут показывать им наглядные примеры правильного образа жизни, на которых подопечные станут учиться и передавать опыт другим. Отсюда и прозрачный фасад, призванный пропагандировать оздоровление обществу в целом. Казалось бы, похвальное отсутствие диктата и назидательности, однако на самом деле решение «пустить все на самотек» было продиктовано евгеническими мотивами: победа останется за носителями «достойных» генов – за сильнейшими, способными правильно распорядиться собой. Прозрачность здания, кроме всего прочего, позволяла врачам наблюдать сквозь стеклянные стены за участниками экспериментов, «подобно цитологу, который рассматривает в микроскоп растущие клетки» {184} 184 Innes Pearse and Lucy Crocker, The Peckham Experiment: A Study in the Living Structure of Society (London, 1943), 241. .

Перед Финсберийским лечебным центром ставились совершенно другие задачи. Пекем не был трущобным районом, большую часть его обитателей составляли ремесленники и квалифицированные рабочие, в отличие от гораздо более бедного Финсбери. В худшую сторону отличалось и здоровье финсберийцев, что прекрасно сознавал доктор Катьял. Поэтому свой центр он задумывал не как чашу Петри для человекообразных бактерий, а как лечебницу. Свою модель он нашел на конференции Британской медицинской ассоциации в 1932 году, где радикально-новаторское архитектурное бюро Tecton представило проект туберкулезного санатория для Ист-Энда. Этот тип медицинского учреждения олицетворял прогрессивные для того времени тенденции в строительстве, поэтому представлял собой идеальный полигон для группы молодых архитекторов, желающих заявить о себе.

Не стоит удивляться тому, что модернизм слился в «пляске смерти» с туберкулезом. Сельские жители стекались в грязные трущобы больших промышленных городов, создавая крупные рассадники инфекции, поэтому на рубеже XIX–XX веков главным бичом взрослого населения Европы и США стал туберкулез. До выяснения бактериальной природы этой смертельной болезни ее возбудителями считались плохой воздух, грязь и наследственность. И лишь когда Роберт Кох в 1882 году увидел в микроскоп бациллы, подтвердилась гипотеза о передаче инфекции воздушно-капельным путем, однако до получения антибиотика в 1946 году лечение сводилось к чисто символическим мерам пополам со знахарством. Считалось, что туберкулез лечится солнцем, свежим воздухом и покоем, поэтому богатые больные косяками отправлялись в Альпы «на оздоровление» – этот феномен описал Томас Манн в своей «Волшебной горе». В его романе 1924 года недалекий обыватель Ганс Касторп приезжает навестить болеющего туберкулезом двоюродного брата, проходящего лечение в горах, и обнаруживает, что идеально вписывается по складу характера в неведомый до тех пор мир туберкулезного санатория. Прибывший «снизу», как презрительно называют больные остальной мир, Касторп видит длинное здание «с множеством балкончиков, благодаря чему оно издали напоминало пористую губку со множеством ячеек» {185} 185 Манн Т. Волшебная гора // Собрание сочинений в десяти томах. Т. 3. – М.: ГИХЛ, 1959. . Балконы несли функциональную нагрузку: именно там пациенты отбывали ежедневный двухчасовой Freiluftkur – «сеанс воздушных ванн» на шезлонгах, которые тоже прочно утвердились в современном дизайне. В качестве одного из самых знаменитых примеров можно назвать кресло «Паймио», созданное Алваром Аалто для своего финского санатория.

Вспыхнувшую у Ганса Касторпа любовь к санаторию разделили дизайнеры по всей Европе, применявшие принцип «оптической гигиены» (позаимствуем термин у профессора Баухауза Ласло Мохой-Надя) ко всем зданиям подряд – и общественным, и жилым. Большие окна, плоские крыши (для солнечных ванн, даже не в самом солнечном климате), хромированная мебель и белые стены усиливали сходство с больницей, а архитекторам придавали облик лабораторных ученых, который ассоциировался теперь с медицинской профессией. Метафора стала настолько шаблонной, что ее начали высмеивать. «Современный человек родится в клинике и умирает в клинике, так пусть и живет как в клинике!» – писал Роберт Музиль в «Человеке без свойств» {186} 186 Музиль Р. Человек без свойств. – М.: Ладомир, 1994. . Гигиена превратилась в выразительный модернистский стилистический прием, выступающий проводником самых разнообразных идей. К эстетической функции новизны и чистоты добавлялось, например, снятие нервного напряжения, создаваемого современным городом, как в безмятежно белом санатории для нервнобольных в Пуркерсдорфе близ Вены, истинной столицы невроза. В этом санатории лечились в свое время Малер, Шенберг и Шницлер. В более зловещем смысле гигиена могла означать и расистскую гигиену – евгенику, как мы уже убедились на примере Пекема. С другой стороны, она могла олицетворять отказ от мещанского нагромождения в интерьере и неравномерного распределения отходов индустриального общества, как показывает другой пример – знаменитый санаторий в голландском Хилверсуме под названием «Зоннестрал» («Солнечный луч»).