Том Уилкинсон - Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

В 1962 году устаревшие корпуса и найтингейловские палаты наконец начали уходить в прошлое: министр здравоохранения Энох Пауэлл подписал масштабную программу строительства государственных больниц. Самый распространенный тип планировки, заимствованный у деловой архитектуры и прозванный «спичечным коробком на оладье», представлял собой высотную башню на широком малоэтажном основании. Это архитектурное решение стало популярно в результате роста цен на землю, из-за которого резко подорожало строительство многокорпусных зданий; развития медицины, опровергшей необходимость сквозной вентиляции (теперь, наоборот, считалось, что она способствует распространению микробов); развития строительных технологий, позволяющих оборудовать здания лифтами, а также и кондиционерами, которые обеспечивают вентиляцию помещений большой площади без участия окон; и прогресса в хирургическом лечении и уходе за больными, что отменило продолжительный постельный режим. Теперь пациентов лечили и выписывали в минимальные сроки, поэтому палаты становились меньше во избежание распространения инфекции, а главные роли отводились техническим помещениям – рентгеновским кабинетам, операционным, процедурным и т. д. В больнице типа «спичечный коробок на оладье» все эти службы, как правило, находились в нижнем корпусе – «оладье», где их можно было распределять и перетасовывать по мере необходимости, а палаты, как более статичные, помещались в многоэтажной башне. Башни эти несли заодно и идеологическую нагрузку – особенно в европейских городах, – утверждая своими монументальными формами современность, власть и присутствие социально ориентированного государства в пику башням капитала.

Такая власть не могла остаться незыблемой, и в сотрясаемых финансовыми кризисами 1970-х начался постепенный процесс деинституционализации – перевода пациентов психиатрии на амбулаторное лечение. Оформленное как гуманитарная реформа под эвфемистическим лозунгом «заботы об обществе» закрытие психиатрических клиник (которому способствовало изобретение нейролептиков вроде хлорпромазина, дешево и сердито запирающего пациента в собственной голове, а не в больничной палате) и домов престарелых было в первую очередь идеологизированной попыткой неолиберального правительства сократить государственное вмешательство. В отсутствие финансирования расширение больничных комплексов сводилось к добавлению малоэтажных модульных пристроек, парадоксальным образом возвращавшему больницы к отжившему свое типу планировки. В то же время больничные палаты начали заполнять жертвы деинституционализации. Как-то раз мне довелось провести месяц в крупной лондонской больнице. Палату за неимением нормальных домов престарелых наводнили пожилые, однако были и более колоритные персонажи: помешанный гибралтарец, который был убежден, что в окно залетают ведьмы, желающие его похитить, а еще постоянно норовил зажечь сигарету под одеялом; наркоман, которого старушки окружили неусыпной материнской заботой; и наконец, мужчина, однажды изрыгнувший фонтан рвоты с кровью, которая забрызгала мою газету (я читал ее на соседней кровати).

Испытывающие хроническую нехватку финансирования, переполненные больницы вызывают немалую головную боль у неолиберальных правительств, чьи граждане желают видеть отлаженную систему здравоохранения, но стараниями заинтересованных кругов в парламенте и прессы убеждены, что необходимое для этого повышение налогов в их интересы не входит. Поэтому консервативное правительство Джона Мейджора охотно ухватилось за идеологически приемлемый способ финансирования государственных услуг, впервые предложенный в Австралии, – частную финансовую инициативу. Разросшиеся при неолейбористах частные финансовые объединения вливали в медицинскую отрасль заемный капитал, обеспечивая строительство крупных новых больниц – таких, например, как рассчитанная на 987 мест Норфолкско-Норвичская, открывшаяся в 2001 году, – без повышения налогов. Норфолкско-Норвичская больница, как и большинство проектов частной финансовой инициативы, была построена за городом: это дешевле, чем в городской черте, и позволяет свободно распределить по территории равномерно заполняемые корпуса, однако большинству горожан становится нелегко добираться до учреждения. Оуэн Хэзерли об этих «вечно строящихся на отшибе» больницах отзывался так: «Типичный проект частных финансовых объединений, которых неолейбористы наштамповали уже тысячу, – чуть-чуть кирпича, волнистая пластиковая крыша, зеленое стекло и несколько ярких цветовых пятен за счет коврового покрытия» {191} 191 Owen Hatherley, ‘Trip to an Exurban Hospital’, on Sit Down Man, You’re a Bloody Tragedy, 25 January 2009. http://nastybrutalistandshort.blogspot.co.uk/2009/01/trip-to-exurban-hospital.html .

Помимо эстетической пресности (заказчики предпочитали дешевые проекты от застройщика) проблема частной финансовой инициативы заключается в том, что, даже избавив правительство от необходимости принимать непопулярные решения, экономию она дает сомнительную. Сделки, совершаемые от лица частных финансовых объединений, оказываются неоправданно дорогими, и в результате британцы платят за строительство и оснащение больниц куда больше, чем получилось бы в результате повышения налогов. Многие критики программы видели это с самого начала, однако последствия проявились только сейчас: процент с займов, идущих на постройку новых больниц, настолько высок, что для компенсации закрываются другие государственные учреждения, включая травмпункты и отделения скорой помощи. Напрашивается циничное предположение, что этого неолибералы и добивались: опустошить Государственную систему здравоохранения (ГСЗ), чтобы потом электорат встретил маркетизацию с распростертыми объятиями. Лицемерная одержимость сокращением прямых расходов, распространившаяся в британских чиновничьих кругах, имела катастрофические последствия и для архитектурного бизнеса. Хороший дизайн стал считаться дорогостоящим излишеством, поэтому заказчики предпочитают заключать контракты на строительство «по индивидуальному проекту», откуда архитекторы вытесняются застройщиком и его штатной дизайнерской командой. Итог – банальные, обходящиеся втридорога здания и кризис профессии архитектора.

В числе потенциальных жертв ослабления ГСЗ оказался и Финсберийский центр. Несмотря на включение в реестр государственных памятников, он уже который год страдает от недостатка финансирования, а местный фонд ГСЗ всеми силами старается снять его с баланса (и тогда, вероятно, его тоже перестроят под элитное жилье). Автор здания Бертольд Лубеткин вряд ли счел бы такой исход неожиданностью, поскольку сам быстро разочаровался в государственных социальных программах. Во время войны он удалился на ферму в Глостершире, где ухаживал за бегемотами и шимпанзе, эвакуированными из Лондонского зоопарка. Последующее возвращение в архитектуру должно было стать для него праздником: в правительстве теперь сидели лейбористы, что сулило широкие перспективы для строительства. Tecton получил заказ в рамках завершения программы благоустройства Финсбери, а кроме того, мастерская спроектировала ряд передовых жилищных комплексов в разных районах Лондона. Один из них (изначально он должен был называться Ленин-Корт, но политическое давление вынудило изменить название на Бевин-Корт) удивляет одной из самых необычных лестниц в мире – очередной социальный конденсатор в стиле космической эпохи для лондонского рабочего класса. Однако послевоенный социализм не оправдал надежд Лубеткина. Стесненным в средствах чиновникам было не до архитектурных утопий, и, когда после долгих совещаний разработанный Лубеткиным план строительства города Питерли отклонили, архитектор обиженно отказался от дальнейшего участия в программе. «Нет предела совершенству для обычного человека», – заявлял он когда-то, однако в 1970-х о своих финсберийских проектах он отзывался уже с горечью: «Эти здания принадлежат тому миру, который мы так и не увидели» {192} 192 Allan, 366. .