Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик

Ньютон ответил горячим участием и состраданием. 21 сентября он писал: "Я … получил Ваше письмо, которым был так взволнован, что не могу даже выразить". Он давал наказы: "Молю, просите совета и помощи у докторов, пока не стало слишком поздно". Никакие отговорки не допускались: "Если Вам необходимы деньги, я дам их Вам". Все это сопровождалось "моими молитвами о Вашем выздоровлении" [187]от "Вашего самого нежного и верного друга, готового служить Вам".

Фацио написал снова на следующий день, выражая признательность за заботу: "Я еще раз передаю Вам, сэр, мою нижайшую благодарность и за Ваши молитвы, и за Вашу доброту ко мне". Очевидно, это была ложная тревога, он излишне драматизировал ситуацию. Но была и другая причина для смены тона, ставшего более прохладным не только по сравнению с предыдущим письмом Ньютона, но и со всей страстной перепиской первых лет их дружбы. Фацио был учтив, даже изыскан и подписался как "покорнейший и благодарнейший [188]слуга" своего друга. Но это была скорее формула вежливости, нежели слова, идущие от сердца.

Ньютон уловил перемену. Впервые за всю переписку он признал свою зависимость, страх, своего рода желание. Он начал умолять. Он опасался, что дурной воздух Лондона повредит здоровью его друга. И вот решение: приезжайте в Кембридж, "чтобы ускорить Ваше выздоровление и избавить Вас от затрат, пока Вы не выздоровеете, я очень желаю, чтобы Вы вернулись сюда". [189]Ньютон предлагал деньги, дом, заботу, во что бы это ни обошлось, только бы вернуть здоровье — и расположение — своего компаньона. Фацио устоял перед всеми соблазнами, но подал Ньютону слабую надежду. Он написал в ответ, что решил вернуться в Швейцарию, и прохладно интересовался, "не будет ли случая, что Вы окажетесь в Лондоне прежде, чем я уеду".

Но затем он сообщал, что мог бы все же возвратиться в Англию и в этом случае обосноваться в Кембридже. "Если Вы желаете, чтобы я прибыл туда, — писал Фацио, — я готов это сделать", [190]имея, добавил он, другие причины для такого решения, чем просто экономия денег. Ньютон воспрял духом от этого выражения готовности и относительно спокойно принял новость о предстоящем отъезде Фацио. "Мне по крайней мере некоторое время придется довольствоваться тем, чтобы желать Вашей компании", — писал он, оставаясь ждать "со всей преданностью", [191]когда они встретятся снова.

На этом переписка затихла. Они обменялись еще несколькими письмами о незначительных делах, о ящике с линейками, который оставил Фацио, о некоторых книгах и так далее. Ньютон продолжал настаивать на встрече в Кембридже, а Фацио по-прежнему отклонял предложения приехать в свойственном ему эгоцентрическом ключе. (Он писал, например, что собирается пройти операцию по удалению геморроя, чтобы "освободиться от наростов… [192]очень для меня неприятных").

Затем Фацио внезапно сообщил о перемене планов. В мае, спустя пять месяцев после того, как он впервые намекнул, что мог бы поселиться с Ньютоном или неподалеку от него, он объявил, что завел "новое знакомство … с добрым и честным человеком". Этот новый друг был также алхимиком, экспертом в создании ртутных составов. Фацио написал, что этот знаток может вылечить болезнь микстурой, "которую он даст даром". Поэтому, уверял он Ньютона, больше нет никакой нужды волноваться о его здоровье, поскольку добрый человек будет заботиться о нем бесплатно. "У меня нет теперь никакой потребности, [193]сэр, ни в Ваших деньгах, ни в порошках, но я покорно благодарю Вас и за то и за другое".

На всякий случай, если Ньютон упустил суть, Фацио снова написал об изумительном средстве его нового друга, объявил, что собирается изучать медицину, чтобы самому торговать этой микстурой, и затем имел смелость спросить, не пожелает ли Ньютон стать партнером в его предприятии. О Кембридже не было сказано ни слова — ни о комнатах, которые будут наняты рядом, ни об алхимической работе, которую могли бы осуществлять мастер и ученик. Фацио уверял, что, если Ньютон окажется в Лондоне, он будет счастлив видеть его. Если же эта встреча не состоится, он сохранит "все возможное уважение" [194]к человеку, которому он прежде обещал все свое сердце.

На это Ньютон не дал ответа. Следующий дошедший до нас документ, написанный его рукой, — тот, что обрывается на вопросе " Quid …".

Было ли сердце Ньютона разбито? Возможно. Впоследствии в его долгой жизни не было ничего подобного той страстности, которую он позволил себе в письмах к Фацио. И никогда прежде он не испытывал такой паники от одного намека, что может потерять того, к кому был привязан. Ньютон был более склонен избегать знакомства с людьми, чем преследовать их.

Были ли Фацио и Ньютон любовниками? Неизвестно. Вероятно, нет, если судить по всей остальной жизни Ньютона. За исключением обмена письмами с самим Фацио — всегда написанными совершенно благопристойно, так, как мужчины обычно выражали симпатию друг к другу в то время, — в его переписке нет ничего, что можно счесть любовным письмом. Более или менее явные следы эротического появляются лишь в перечне грехов, составленном им в юности. Наряду с ложью по пустякам и допущением в свой ум пожеланий смерти своей матери во время посещения церкви он признается, "что имел нечистые мысли, слова, действия и мечтания" и прибегал к "незаконным средствам вырваться из этих бедствий". [195]

Больше почти ничего не связывает Исаака Ньютона с сексуальным желанием. Его счета не содержат расходов на публичные дома, хотя среди них есть траты на таверны и напитки. В его письмах не упоминаются физические потребности. Его частные бумаги ничего не добавляют к образу существа по большому счету асексуального. Желал ли он, изо дня в день просыпаясь и засыпая в одиночестве, ощутить прикосновение любящего человека, будь то мужчина или женщина? Он, по-видимому, никогда не признавался в этом — ни себе, ни кому-либо еще.

В любом случае вопрос о предполагаемой сексуальной жизни Ньютона здесь не столь важен. Его письма к Фацио и ответы на них, написанные красивым юношей много младше Ньютона, обнажают отчаянное, пронзительное желание близости — близости эмоциональной независимо от того, вовлечены ли в это тела. И недолгое время, год или два, такая связь между ними, по-видимому, и вправду существовала.

Фацио исчез из виду вскоре после того, как он отверг Ньютона. В конце концов он объявился в аббатстве Вобурн, где обучал детей герцога Бедфорда. Он навсегда утратил статус восходящей звезды европейской интеллектуальной жизни. Он не создал ничего оригинального в математике. В конечном счете он превратился в патетического персонажа, склонного к религиозным маниям и выпрашивающего деньги у бывших друзей — включая Ньютона, которого он в 1710 году побеспокоил ради тридцати фунтов. [196]