Артем Полярин - В зоне листопада

Заведующая, пусть это звучит и странно, с некоторым удовольствием рассказывает об ужасах, в буквальном смысле свалившихся на детский сад с неба. Мы часто слышим рассказы о кошмарах этой войны. Мы представляем благотворительную организацию. Мы оказываем гуманитарную помощь тем, кто в ней нуждается. Люди любят нам жаловаться. Мы всегда слушаем внимательно. Это наша работа.

Сейчас мы слушаем рассказ о том страшном дне. Очи заведующей и в спокойном состоянии круглы, но теперь… Из широких черных пропастей ее зрачков на нас выскакивают образы переживаний, способные вывести из равновесия даже самых матерых. Она говорит, изредка останавливаясь, повторяясь. В особо напряженные моменты глаза отрешенно замирают на одной точке. Она сейчас тогда:

– Это все из-за них. Аэродром очень близко к нашему садику. Они постоянно пускали свои «Точки» в сторону схизматов. И штаб ихний там находится. Вот и получили в ответ. Накрыли их смерчами. А мы-то тут причем? Вы можете себе представить, когда у вас под окнами взрываются бомбы? Много бомб. А тут детки: и маленькие совсем, и постарше. Мы с ними занимались. Мы их учили, как себя вести. В игры играли. Чтобы они не боялись. Чтобы даже бомбежку воспринимали, как игру. Если воспитатель говорит: гром гремит – мышки прячутся в норку, все лезут пот столики и кроватки. Детки быстро научились. Они же все чувствуют! Вот смотрите, что к нам прилетело.

Заведующая извлекает на свет пакет с железными фрагментами. Высыпает на стол. Мы внимательно разглядываем небольшие цилиндрики и осколки рваного листового металла. Высказываем свои впечатления. Даем обратную связь. Рассказчица, переполняемая эмоциями, продолжает:

– Это детки понаходили. Везде. И на втором этаже, и на первом. На полу, под столами, под кроватками. В деревянных дверях. В стенах. У нас теперь окна все в таких дырочках. Слава Богу – на улице никого не было. Одна группа как раз только вернулась, а вторая собиралась. Мне даже представить страшно, что могло бы произойти. Я бы не пережила.

Зрачки увлажняются. От блеска становятся еще шире и глубже. Страшный рассказ продолжается:

– Ведь в прошлом году, летом. Двадцать второго июня, представляете? Нас же тоже обстреляли. Нарочно такого не придумаешь, как в фильмах про Великую Отечественную. Вот тогда для нас началась эта война. Воспитатель один погиб во дворе. Как мы все плакали. С тех пор – как на иголках. Постоянно ждем угрозы.

Миша не хочет идти. Он боится. Очень боится. Знает – мир опасен. Люди опасны. Не все. Есть люди безопасные. Таких он не боится. Воспитатели, которых он знает, безопасны. Дети в группе безопасны. Прежде, чем убедиться в этом, он долго наблюдал. Несколько дней. Это оказались очень тяжелые дни. Было страшно, холодно и одиноко.

Теперь Мишу опять ведут в неизвестность. Он вяло упирается. Дышит тяжело. Расширенные зрачки, сливающиеся с темно-коричневой радужкой, недвижно смотрят в ближайшее будущее. Мышцы на бледном, болезненном лице немеют. Ноги немного дрожат и плохо держат. Вспотевшая рука норовит выскочить из теплой и мягкой обычно, но жесткой сейчас, ладони конвоира. Сил не хватает.

Вот закрытая дверь. Что за ней? Кто там? Дверь открывается. Там светлее, чем в коридоре. Яркий свет бьет в глаза. Узкий проход между большим окном справа и полками, уставленными книгами, слева. Там кто-то есть. Там разговаривают и чем-то шелестят. Чужие люди смотрят на него. Чужие дети сидят за столом и рисуют. Чужая обстановка кабинета давит. Он хочет вернуться в группу. Не получается.

Миша знает – мальчики не плачут. Плакать это девчачье дело. Но сейчас на глаза наворачиваются слезы. Миша кричит:

– Нет! Я не хочу!

Один из тех чужих, что внимательно смотрел, бросается и приседает перед ним. Что-то говорит, но Миша не слышит. В горле и груди сильно шумит и давит. И видит он сейчас плохо. Почти плачет. Лихорадочно повторяет про себя, что это девочки плачут, но слезы не слушаются. Конвоир уступает. Уводит его к двери и садит на стул. Остается рядом. Гладит по горячей голове. Нашептывает. Дышать становится легче. Миша осматривается. Привыкает к яркому свету. К новым звукам и стенам.

Опять приходит тот чужой. Опять садится рядом и протягивает Мише две вещи. Бумагу и карандаши. Спрашивает, будет ли Миша рисовать, и какой карандаш ему нравится больше всего. Миша смотрит на толстые разноцветные палочки. Гладит их влажным пальчиком. Выбирает холодный фиолетовый. Ему нравится этот цвет. На него приятно смотреть. Не хочется отрывать глаз от него. В голове что-то течет от этого цвета, плавится. Становится легче. Чужой предлагает выбрать еще один. Миша берет черный. Он тяжелый и пустой. Мише часто хочется накрыться тяжелой пустотой. Чтобы не слышать, не видеть и ничего не чувствовать. Он устал от этого непредсказуемого яркого мира. Но мир держит. Миша увяз в нем, как муравей в сладком сиропе.

Чужой предлагает сесть за стол с другими детьми. Миша соглашается. Он уже попробовал провести мягким жирным карандашом по белому листу. Это приятно. Это очень приятно. Такое чувство, словно веревка, опутавшая тебя изнутри, разматывается в жирную фиолетовую линию. В груди становится щекотно. Миша позволяет отвести себя. Садится на стул. Замирает над листом. Чужой спрашивает, что Миша будет рисовать. Отвечает коротко:

– Войну.

Чужие переглядываются. Хвалят выбор и оставляют в покое. Миша начинает разматывать веревки из своей груди. Сначала фиолетовую, потом черную. Мягкий масляный карандаш мажется, еле прилипая. Веревки вьются по белому листу. Как же это приятно. Фиолетовая, черная. Черная, фиолетовая. Первый танк готов. Гусеницы, башня, ствол. Неуклюжий фиолетовый танкист смотрит слева в центр листа огромными черными глазами. Веревки вьются дальше. Справа на страницу въезжает второй танк. На нем танкиста не будет. Сидит внутри. Это враг. Он хочет убить первого. Хочет разрушить все, что тот имеет. Миша ненавидит его. Он бы разорвал его на части, но не знает как. Становится холодно. Зябко. Миша отодвигает лист с танками в сторону. Водит пальцем по столу.

Чужой замечает это и подходит. Внимательно смотрит на интенсивно закрашенный лист. Различает на нем танки. Спрашивает. Миша односложно отвечает. Ему уже не так страшно, но он не хочет говорить. Чужой не отстает. Предлагает поиграть в интересную игру. Кладет перед Мишей картинку. Просит сказать, что на ней нарисовано.

Сначала Миша не может понять. Он смотрит. Внимательно вглядывается. Не может понять. Потом вдруг понимает – это рисунок большого жука. Не пугается. Жуки ему нравятся. Он любит рассматривать, как те, перебирая быстрыми лапками, носятся по земле. Твердые, гладкие, блестящие. Сообщает чужому. То хвалит и кладет вторую картинку. Миша опять находит на ней жука. Сообщает. Получает третью. То же. На пятой сразу видит бабочку. Все остальные картинки – бабочки или жуки. После последней, чужой хвалит и предлагает поиграть в еще одну интересную игру. Переворачивает Мишин рисунок и раскладывает на нем восемь цветных карточек. Просит выбрать ту, что нравится больше всего. Миша выбирает фиолетовую. Чужой кивает, хвалит, просит взять еще одну. Миша берет черную. Отдает, затем выбирает коричневую. Немного думает, берет синюю. Затем следуют зеленая и серая. На просьбу выбрать из оставшихся красной и желтой, Миша безоговорочно заявляет: