Артем Полярин - В зоне листопада

Михаил, недоверие к окружающим которого оказалось еще развитее, чем у отца, воспринял новость схожим образом:

– Дурная шутка. Этого не может быть потому, что мой отец воевал на другой стороне. Если ему, где и сидеть то – там. Или лежать…

Махнул рукой в неопределенном направлении. Скривился, зажмурился. Медленно, с напряжением начертил в воздухе, перед собой, носом дугу. Напоминание об отце дохнуло на него смесью могильной сырости и гари. Разъело хрупкую и шаткую конструкцию саморегуляции.

– Генетическая экспертиза Мнемонета пока…

Никон не успел договорить.

– Да идите вы на хрен со своим Мнемонетом! – завопил Михаил.

Ударил сжатым кулаком по столу. Скорчился от боли и злости. Уткнулся головой в целую еще ладонь. Да тут и экспертиз никаких не надо, подумал Никон про себя. Яблоко, хоть внешне на яблоню и не похоже, но это только ягодки. Будут потом и деревца. Поймал себя на сумбурной мешанине пословиц. Невольно, от нервного напряжения, ухмыльнулся. Раньше бы себе такого не позволил.

– Что ты лыбишься, урод!? Шутка удалась!?

Михаил попытался вскочить со стула, чтобы дотянуться рукой до Никона. Сработала защитная стабилизация. Коин сектора тяжких преступлений в автоматическом режиме определяет опасные состояния и жестко тормозит нервную систему. Михаил осел на стуле, так и не успев полностью от него оторваться. Опять уткнулся лбом в тыльную сторону ладони.

– Я не шучу. Это правда, – стараясь не показать собственного раздражения, ответил Никон.

***

Когда речь зашла о сыне Виктора во второй раз, тот, после некоторых размышлений, предложением Никона показать фотографию, заинтересовался. Долго рассматривал, под всеми углами, планшет. Морщил нос, чесал небритую челюсть и макушку. В конце концов выдал:

– На мамку похож. Те же глаза шальные. И нос. Ох, глаза шальные, – задумался, выдал очередную пошлость: – Знаешь, псих, какие у нее были глаза шальные, когда она кончала?! – рассмеялся. – Ах-ха-ха! Мне самому страшно делалось.

Глава 11.

Сиделось Никону тяжело. Не то, чтобы условия быта выдались такими уж суровыми. Нет. Ему присвоили желтый статус. Комфортная, в сравнении с другими, камера не запиралась. Мог, по работе, ходить в разные корпусы. Единственное, что ему возбранялось – покидать территорию тюрьмы. И, все же, находиться в узилище оказалось тяжело. Напряжение обозленности и обреченности. Запахи уныния и тоски. Чудилось, даже работникам не хочется находиться в этом склепе свободы.

Никона же, в добавок ко всем неприятностям, затерло между двумя сообществами. Между теми, кто сидит и теми, кто охраняет. В обоих он слыл чужим. В обоих сложно было найти друзей, которые бы помогли скоротать и пережить обреченные годы. Печалью своей делился он лишь с часто навещавшей Элеонорой и с изредка навешавшими друзьями.

Можно было бы еще облегчать душу в беседах с супервайзером. Никон бы и рад, будь его супервайзером Паула. Да он так и остался в ведении Говарда. Этому человеку он уже совершенно не доверял. О том, какая может быть связь между им и бандитами, охотившимися за секретами Мнемонета, Никон начал размышлять, еще когда крутил педали, спеша убраться из Города.

Вопрос охранницы, заданный по дороге в рабочий кабинет, застал врасплох:

– Что передать Графу?

Назойливый ухажер, уже затерявшийся за более близкими и насущными проблемами, вновь всплыл на поверхность навозной жижи. Пытаясь сориентироваться и оценить обстановку, Никон ответил вопросом:

– Что Вы имеете в виду?

– Он хочет знать, какое решение Вы приняли после последнего разговора.

– Передайте ему, что все остается по-старому.

– То есть, Вы будете продолжать?

– Да.

– Он просил напомнить, что, в таком случае, вы рискуете жизнью.

Вот, ведь, какие методы! Во время разговора, сообщить о радикальных подробностях Гриф так и не решился.

– Напомните ему, что покушение на жизнь человека и, тем более, сотрудника Мнемонета может стоить ему дорого.

– Хорошо, я передам.

Второе предупреждение произошло через неделю после разговора с охранником. Голубое небо без единого облачка, за ржавой решеткой прогулочного дворика, радовало глаз и успокаивало душу. Свежий морозный воздух приятно щекотал ноздри. В такие минуты хотелось надеяться и жить. Чем Никон и наслаждался, стоя в сторонке от кучкующихся зеков. Человек подошел тихо и незаметно. Шипя, спросил:

– Ну, что, фраерок. Мне тут кусочек печени твоей заказали. Готов поделиться?

Махнул перед Никоном заточенной ручкой от ложки. Махнул осторожно, так, чтобы предмет не попал в поле зрения камер видеонаблюдения. Здесь пустить заточку в ход он вряд ли бы решился.

– Кто заказал?

– Ты знаешь кто.

– Не готов.

– Тогда делай выводы. Сдашь – прирежу.

Никон разозлился. Вежливая охранница, не махавшая перед носом острыми предметами, к грубости не располагала. Этот же, рассуждающий о печени с остатком ложки в руке, раздражал. Пошел в атаку:

– Передай Графу – если он не успокоится – у меня на воле есть человек, который его успокоит и принесет мне в передачке кусочек его печени. Понял?

Мясник удивился. Огляделся по сторонам.

– Ты что, не понял? Оплачено все. Зачем тебе его печень, если у тебя своей уже не будет?

– Ну передай, чтобы отменил заказ. А то пожалеет.

– Это теперь наши деньги. Никто их отдавать не будет. Тебя сейчас прирезать или попозже?

Никон, повинуясь раздражению, ответил жестко и коротко, зло глядя в мутные выцветшие глаза:

– Сгинь!

– Да я тебя…

Человек начал было махать перед Никоном заточенной ложкой, напряженным гнусавым голосом рассыпая угрозы. Вдруг – осекся. Побледнел. Зашатался. Рухнул на пол. Никон же безучастно стоял и наблюдал, как широко разинутые глаза стекленеют и закатываются. Рот пытается жадно ухватить порцию воздуха. Пальцы, уже не способные удержать самодельное оружие, скрючиваются, скребут пол. Когда подбежали товарищи, наблюдавшие за разговором со стороны, человек уже был мертв. Сгинул, как и пожелал ему Никон. В толпе заключенных послышался ропот:

– Сука мнемонетовская!

– Человека отравил!

– Ты – покойник.

Охранники напали без предупреждения. Замок в камере Никона можно было запирать и снаружи, и изнутри. Запирать изнутри тюремную камеру Никон считал абсурдом, но все же, из осторожности пользовался такой возможностью. Полуночный сон получился рваным, тревожным. Чудовища, посещавшие сны в последнее время, становились все страшнее и агрессивнее. Перевозбужденная и уставшая нервная система, готовая к скатыванию в закономерную депрессивную яму, реагировала на такой отдых болезненно остро. Приглушенный щелчок замка, хоть и слился почти с ночными шорохами, но все же послужил для Никона сигналом. Открыв глаза, он посмотрел в сторону приоткрывшейся двери. В нее скользнули двое. Тихо направились к его двухъярусной кровати. Никон быстро вскочил. Громко спросил: