Станислав Далецкий - Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

XIII

К утру следующего дня погода изменилась: потеплело, нависли тучи, пошел снег, поднялся ветер, и вьюга завыла и застонала в печных трубах.

Иван Петрович проснулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, он увидел перед собой лицо жены, которая, лёжа рядом, любовно разглядывала его в полумраке комнаты – поздний зимний рассвет ещё не наступил, и на столике по-прежнему чуть светилась ночная лампа.

Он привлек Анечку к себе, и жена с готовностью прильнула к мужу: своему единственному мужчине, от которого уже имела ребенка, а вчера снова почувствовала себя женщиной, вкусив всю женскую сладость от близости с мужем. Дочка мирно посапывала в зыбке, которую Анна машинально покачивала рукой при малейшем недовольстве ребенка.

Они снова задремали, пока слабый утренний свет хмурого утра не начал пробиваться сквозь щели ставней, закрывающих окна на ночь для сохранения тепла в доме и уберегающих жильцов от взгляда посторонних глаз.

В зыбке заворочалась и засопела дочь, и Анна, взяв ребенка на руки, принялась кормить дочку грудью. Иван Петрович, тоже очнувшись от утренней дремы, снова с умилением смотрел на жену и дочку, которая, причмокивая, жадно сосала грудь матери, насытившись, она вытолкнула сосок из ротика и снова забылась спокойным сытым сном, совершенно не интересуясь мужчиной, что лежал рядом с её матерью и наблюдал за кормлением.

Моя Анечка сейчас подобна деве Марии, кормящей Христа, как это рисовали многие художники в Средние века, – думал Иван Петрович, нежась в утренней полудреме.

Анна положила дочку в зыбку и снова прижалась сбоку к мужу, обняв его руками и положив голову на грудь.

– Почему дочка в зыбке, словно крестьянка? – спросил Иван Петрович, – надо заказать ей кроватку деревянную.

– Вон кроватка стоит в углу, ты вчера не заметил впотьмах, – возразила Анна, а в зыбке мне удобнее: чуть дочка запищит, я тотчас покачаю рукой, даже вставать с кровати мне не надо. Бывает, привяжу веревочку к зыбке и ноге и машинально покачиваю дочку во сне. Поначалу я совсем не спала и ходила как сонная муха, а сейчас приноровилась вполне, так что время свободного у меня хватит и на тебя, – раскрасневшись от воспоминаний о прошедшей ночи, объяснила Анечка мужу, еще плотнее прижавшись к нему горячим женским телом, чувствуя, как страстное желание мужа сладкой волною накатывает на нее от головы вниз к сокровенному местечку.

Почувствовав желание жены, Иван Петрович тотчас ощутил готовность повторить вчерашнюю близость с Анечкой, ласково поглаживая упругие изгибы женского тела, но их намерения прервал голос Евдокии Платоновны, которая позвала молодых к завтраку:

– Хватит валяться, – ворчала тёща, – пора Анечке завтракать, иначе внучка моя останется без молочка материнского. Я сварила овсяную кашу на молоке: для кормилицы нет лучше средства, чтобы было много молока для ребенка. И зятьку моему не помешает подкрепиться, небось отощал за дальнюю дорогу к дому. Вставайте, лежебоки, я блинов испекла – попал зять к тёще на блины, – ласково приговаривала тёща, нарочно постукивая ухватом и чугунками на кухне, чтобы молодые не заснули вновь.

– Ладно, Анечка, будем вставать, а богоугодное дело отложим до вечера, небось потерпишь до вечера, не расстроишься? – пошутил Иван Петрович, и, обняв и поцеловав жену, вскочил с кровати. Босым ногам пол показался холодным: тепло от печи выстудилось и в соседней комнате уже хлопотала тёща, растапливая голландскую круглую печь: в зимние холода или ветреную погоду печи приходилось топить дважды в день: утром и вечером, чтобы в доме всегда было тепло, особенно ребенку – не дай бог застудить малютку, в которой Евдокия Платоновна уже души не чаяла, частенько заходя в спальню к дочери и разглядывая девочку одним глазом.

Тёща Иван Петровича ещё в юности окривела на один глаз, который она повредила в лесу, неосторожно наткнувшись на сухой березовый сучок. Из-за этой кривости она засиделась в девках, пока Антон Казимирович не приметил её во время своих поездок по дальним селам, организуя свои купеческие дела. -С лица воду не пить, а спокойный нрав и доброта – залог прочной семейной жизни, – рассудил он и никогда потом не жалел о своем выборе. Евдокия Платоновна оказалась хорошей хозяйкой и заботливой женой и матерью, а новый глаз, искусственный, Антон Казимирович справил своей жене, вызвав из города мастера, который изготовил глаз точь-в-точь, как живой, так что и не отличить.

Выходя в люди, Евдокия Платоновна всегда вставляла этот незрячий глаз, и никто не мог даже вблизи разглядеть, что она кривовата на левый глаз. Дома, при муже, она тоже всегда была при глазе, вынимая его лишь на ночь. В этом году ей исполнилось пятьдесят лет, но она выглядела сорокалетней женщиной рядом со своим шестидесятилетним мужем, которого очень старила седая кудлатая борода, которую он отпустил ещё во времена ссылки, привык к ней, да так и носил бороду, не позволяя жене даже подравнять её.

– Чай я купцом, а не женихом по селам езжу, – возражал он Евдокии Платоновне на уговоры облагородить бороду. Теперь, с рождением внучки, Евдокии Платоновне стало не до мужниной бороды: с появлением ребенка в доме забот прибавилось и бабушка Дуня, как стал называть свою жену Антон Казимирович, целыми днями хлопотала по дому, освободив дочь Анну от всех дел кроме кормления дитятки.

Сунув ноги в чуни, которые представляли не что иное как обрезанные по щиколотку старые валенки, Иван Петрович вышел в кухню поздоровался с тёщей и, накинув полушубок, выскочил во двор в уборную, которая находилась в дальнем углу двора и представляла собой сколоченный из досок скворечник в человеческий рост, внутри с толчком над выгребной ямой.

Вьюга замела тропинку к ней, и в чуни попадал снег, обжигая холодом босые ноги. На дворе действительно потеплело, что по сибирским меркам означало повышение температуры от минус тридцати пяти градусов до пятнадцати-двадцати, только и всего. Справив нужду, Иван Петрович возвратился рысцой в дом, изрядно озябнув. Женщины деликатно справляли нужду в спальнях в ночные горшки, откуда жизненные отходы сливались в поганое ведро на кухне, а оттуда в уборную ведро относила бабушка Дуня.

Иван Петрович с тестем откушали блинов: простых, с творогом, с мясом, попили чаю вдоволь и разошлись: Антон Казимирович, несмотря на непогоду решил заглянуть на свой маслозаводик, что находился в ста саженях от дома, на другом берегу речки, а Иван Петрович, увидев у тестя стопку листов местной газетки, попросил у тестя просмотреть листки, где печатались лишь декреты новой власти, чтобы составить для себя представление о дальнейших действиях большевиков и серьёзности их намерений. Жена Анечка, позавтракав с мужчинами, удалилась в спальню, и, покачав дочь, уснула рядом с ней.