Стивен Кинг - Как писать книги. Мемуары о ремесле.

Девятого июля я вернулся в Бангор, пробыв в больнице три недели, и начал заниматься по программе реабилитации, которая включает ежедневные растяжки, сгибания и прогулки с костылем. При этом я старался не терять бодрости и не падать духом; Четвертого августа я вернулся в больницу для очередной операции:

– Ну вот, Стивен, – сказал анестезиолог, вставляя мне иглу в вену, – сейчас будет как после пары коктейлей. " Я открыл было рот сказать ему, что это будет интересно, поскольку я уже одиннадцать лет не пил коктейлей, но тут же отключился. Когда я пришел в себя, штифтов Шанца у меня в ноге не было. Снова можно было согнуть колено. Доктор Браун объявил, что мое выздоровление «в процессе», и послал меня домой продолжать реабилитацию и лечебную физкультуру (тот, кто ее проходил, знает, что это эвфемизм для садомазохизма). И в процессе всего этого произошло еще одно событие. Двадцать четвертого июля, через пять недель после наезда Брайана Смита, я снова начал писать.

Фактически я начал книгу «Как писать книги» в ноябре – декабре 1997 года, и хотя первый черновой вариант занимает у меня обычно месяца три, на этот раз через полтора года он был готов только наполовину. Вышло так потому, что в феврале – марте 1998 года я отложил книгу в сторону, не зная, надо ли ее вообще продолжать. Писать вымысел – это почти всегда приятно, но каждое слово не беллетристики – это пытка. «Как писать книги» была первой книгой после «Противостояния», которую я отложил в ящик стола.

В июне девяносто девятого я решил потратить лето, но закончить эту чертову книгу – и пусть Сьюзен Молдоу и Нэн Грэхем в «Скрибнере» решают, хорошая она или плохая. Я перечитал рукопись, готовясь к худшему, и оказалось, что мне, в общем, нравится то, что уже есть. И путь к окончанию тоже виделся ясно. Я уже закончил мемуары («C.V.»), где пытался показать некоторые события и ситуации, которые сделали из меня писателя того вида, которым я оказался, и описал некоторую технику – ту, что по крайней мере мне казалась важной. Оставалось сделать только ключевой раздел – «Как писать книги», где я собирался попытаться ответить на вопросы, которые я слышал на семинарах и встречах, плюс те, которые мне хотелось бы услышать.., на вопросы о языке.

Вечером семнадцатого июня, в блаженном неведении, что мне осталось меньше двух суток до милой встречи с Брайаном Смитом (не говоря уже о ротвейлерше Пуле), я сел у обеденного стола и составил список всех вопросов, на которые я хотел бы ответить, всех тем, которые хотел бы затронуть. Восемнадцатого я написал четыре страницы раздела «Как писать книги». На этом месте работа и остановилась до конца июля, когда я решил вернуться к работе.., пли хотя бы попытаться это сделать.

Возвращаться к работе мне не хотелось. Я страдал от боли, не мог согнуть правое колено и передвигался только с ходунком. Я не мог себе представить долгого сидения за рабочим столом, даже в кресле на колесах. Из-за страшного удара в бедро сидение после сорока минут или около того становилось пыткой, а после часа с четвертью пытка становилась нестерпимой. Если добавить к этому книгу, которая страшила еще больше обычного, – как тут писать о диалоге, о персонажах и поисках агента, когда важнее всего в мире очередная доза обезболивающего?

И в то же время я чувствовал, что достиг одной из тех развилок, где выбора нет. И я уже бывал в невыносимых положениях, и тогда мне писание помогало выбраться – или помогало забыться хоть ненадолго. Может быть, оно опять поможет. Смешно было даже так думать, учитывая силу боли и физическую беспомощность, но звучал у меня в мозгу голос, терпеливый и неумолимый, говорящий мне, что, выражаясь словами Братьев Чамберс, Сегодня Настало Время. Этого голоса можно было ослушаться, но очень трудно было ему не поверить.

В конце концов решающий голос подала Табби, как часто бывало в критические моменты моей жизни. Хочется думать, что и я для нее это время от времени делал, поскольку мне кажется, что одна из тех вещей, для которых существует брак, – решающий голос в патовых ситуациях, когда не знаешь, что делать дальше.

Обычно жена говорит мне, что я слишком много работаю, что пора притормозить, отложить этот чертов компьютер, пусть отдохнет. Когда я ей сказал в то июльское утро, что хотел бы вернуться к работе, я ожидал нотации. Вместо этого она спросила, где бы я хотел расположиться. Я ответил, что не знаю, еще даже не думал про это.

Но об этом подумала она.

– Можно поставить тебе стол в заднем холле, за кладовой. Там полно розеток – сможешь включить свой Мак, маленький принтер и вентилятор.

Вентилятор был необходим – лето выдалось страшно жарким, и когда я вернулся к работе, температура на улице была тридцать пять. В заднем холле было немногим меньше.

Табби затратила на организацию пару часов, и в тот же день в четыре часа выкатила меня из кухни по недавно сделанному пандусу для коляски в задний холл. Там она устроила мне уютное гнездышко: лаптоп и принтер рядышком, настольная лампа, рукопись (с аккуратно нанесенными мною месяц назад пометками), ручки, справочники. На углу стола стояла фотография нашего младшего сына, снятая Табби этим летом.

– Ну как? – спросила она.

– Прекрасно, – ответил я и обнял ее. Действительно место было прекрасным. И Табби тоже.

Бывшая Табита Спрюс из Олдтауна, штат Мэн, знает, когда я слишком много работаю, но еще она знает, что иногда только работа меня спасает. Она усадила меня за стол, поцеловала в щеку и вышла, предоставив проверять, осталось ли мне еще что сказать. Выяснилось, что да, немного, но без ее интуитивного понимания, что настало время, я не уверен, что кто-нибудь из нас это нашел.

Первый сеанс писания продолжался час сорок минут – куда дольше, чем я мог просидеть прямо с тех пор, как на меня наехал фургон Смита. К концу работы я был покрыт потом и выдохся так, что едва мог сидеть в кресле. Боль в бедре была почти апокалиптической. А первые пятьсот слов дались с таким трудом, будто я никогда в жизни ничего не писал. Все мои старые приемы меня будто бросили. Я переходил от слова к слову, как глубокий старик переходит поток по скользким камням. В этот первый день не было вдохновения, только упрямая решимость и надежда, что, если не бросать, дальше пойдет лучше, Табби принесла мне баночку пепси – холодной, сладкой и приятной, я стал пить, поглядел вокруг и не мог не засмеяться, несмотря на боль. «Кэрри» и «Жребий» я написал в постирочной взятого напрокат трейлера. Задний холл нашего дома в Бангоре был настолько на нее похож, что я почувствовал, будто завершил полный круг.

В этот день не было чудесных прорывов, если не считать ординарного чуда, которое приходит с каждой попыткой что-то создать. Я только знаю, что слова после некоторого времени стали приходить быстрее, потом еще чуть быстрее. Бедро болело, спина болела, нога тоже, но эта боль как-то отодвинулась дальше. Я начал подниматься над ней. Не было ощущения восторга, ничего в голове не звенело – в этот день, – но было ощущение выполненной работы, которое почти что не хуже. Я снова шел вперед, и этого достаточно. Самый страшный момент – это как раз перед началом.