Руал Амундсен - Моя жизнь

Все шло хорошо, и поэтому мы решили идти вдоль берега Берингова пролива до самого Номе. Однако на деле вышло не по-нашему. Мы очень скоро попали в туман и не знали, где находимся. В течение некоторого времени мы, вероятно, шли над самым побережьем Сибири. Мы продолжали ощупью идти к востоку, дабы избежать вынужденной посадки в море. Несколько часов спустя туман рассеялся, и под нами на берегу Аляски открылась незнакомая нам населенная местность. Я говорю «незнакомая». Если читатель посмотрит на карту берега между Номе и Беринговым проливом, он увидит, что обычный путь морских судов оставляет в стороне глубокий залив, вдающийся в берег между этими двумя пунктами. Как впоследствии обнаружилось, полет в тумане привел нас к этому глубокому заливу. Я не узнавал ни очертаний берега, ни раскинутого под нами поселка. Одно было несомненно – мы достигли цивилизованных мест. Очень может быть, что это было лучшее место для спуска. Я спросил Нобиле, сколько осталось у нас бензина.

– На семь часов полета, – ответил он.

– Можно ли здесь спуститься? – спросил я.

Нобиле отвечал утвердительно.

Мы решили принять все меры для спуска. Но, зная уже по опыту, приобретенному во время полета, что способность к правильным суждениям у Нобиле хромает, я обратился к Рисер-Ларсену и спросил его мнения. Он отвечал, что место для спуска хорошее, если только ветер внизу над землей не окажется настолько сильным, чтобы затруднить маневрирование дирижаблем. Он добавил, что в Англии, где он изучал полеты на дирижаблях, в таких случаях рекомендуется сносить стенки гондолы, что дает возможность в случае слишком крутого спуска избегнуть опасности, спрыгнув на землю. Услыхав это разумное предложение, Нобиле взволнованно закричал, что этого нельзя делать. Впоследствии Нобиле рассказывал, что Рисер-Ларсен будто бы от страха делал самые безрассудные предложения. Я же могу засвидетельствовать, что предложение было сделано самым спокойным образом. При спуске нам, против ожидания, посчастливилось, так как ветер утих, и Нобиле блестяще провел спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе всего 72 часа.

Жители, понятно, столпились вокруг нас. Все ликовали, пожимали нам руки и поздравляли нас. Мы узнали, что местечко это называется Теллер. Тут выяснилось, что мы попали в маленький поселок, находящийся приблизительно в 150 километрах от Номе к северо-западу.

Чуть ли не первое услышанное мною, когда я вылез из гондолы и стал спускаться с холма, был женский голос, кричавший мне:

– Здравствуйте, капитан Амундсен!

Я обернулся и увидел старую знакомую по прежним дням, проведенным в Номе.

– Где мы? – крикнул я ей.

– В Теллере, – отвечала она. – Не желаете ли у нас остановиться?

Оказалось, что она являлась владелицей одной из двух маленьких гостиниц, или «постоялых дворов», как их здесь называют. Я с благодарностью принял приглашение; оно было распространено и на моих товарищей. Нас было, разумеется, слишком много, чтобы разместиться всем в одном доме. Последовали и другие приглашения, и одно было особо обращено к Рисер-Ларсену. Он покинул нас и последовал за своим хозяином, показавшим ему две уютные комнаты, из которых одна выходила на море, а другая на сушу, а между ними была ванная комната. Хозяин Рисер-Ларсена принес его багаж в комнату с окнами на море, как более приятную для норвежца. Хозяин спросил у Рисер-Ларсена, не желает ли он предоставить вторую комнату кому-нибудь из товарищей. По своему добродушию и великой любезности Рисер-Ларсен назвал ему Нобиле, которого хозяин пошел отыскивать, чтобы пригласить в эту прекрасную квартиру. Нобиле принял приглашение. Рисер-Ларсен показал ему дом, а сам пошел ужинать в тот дом, где мы остановились.

Мы, конечно, чудесно провели вечер. Все были в победном упоении по поводу удачного исхода экспедиции. Один из наших хозяев явился с сигарами и бутылкой хорошего виски. Благодаря этому да еще великолепному обеду мы почувствовали себя примиренными со всей вселенной. В десять часов мы все еще уютно сидели за нашим скромным пиршеством. В это время вошел Нобиле с кислой, как уксус, физиономией, надувшись, словно ребенок. Он потребовал чего-нибудь закусить и в мрачном молчании стал есть что ему подавали. Мы только потом поняли, что в нем вдруг пробудилось сознание возраставшей важности собственной персоны, и он дулся, словно обиженный ребенок, на недостаток знаков почета, на которые, по его мнению, он имел право. Когда Рисер-Ларсен около полуночи отправился в свой дом, чтобы насладиться заслуженным сном, то увидел, что его гостю, смелому итальянцу, захотелось взять себе комнату, отведенную Рисер-Ларсену хозяином, вследствие чего Нобиле без всяких церемоний собрал пожитки Рисер-Ларсена и вышвырнул их в соседнюю комнату, и сам заперся и улегся в постель.

Здесь я позволю себе напомнить читателю, что я в этой книге не собираюсь давать полный отчет о полете «Норвегии». Последний описан мною в другом месте. Я хочу рассказать здесь неприятную правду о вещах, о которых обычно не говорят. Я говорю о них только потому, что Нобиле и итальянская пресса запятнали большое дело бесстыдными пререканиями. Они потребовали для итальянцев чести, на которую последние не имели права. Они исказили факты и причинили и продолжают причинять мне денежные убытки и личные неприятности. Эта глава написана с целью ознакомить общество с истинным положением дела для того, чтобы роль Нобиле в экспедиции предстала в истинном освещении, поскольку речь идет о главной и основной работе. Этому наемному пилоту норвежского дирижабля, составляющего собственность американского гражданина и мою, нельзя разрешать присваивать себе честь, которая не принадлежит ему по праву. Я пишу для того, чтобы помешать этому.

Экспедиция как таковая завершилась спуском в Теллере. Оставалось только разобрать дирижабль и упаковать для отправки газовые баллоны. Это, конечно, лежало на обязанности Нобиле и всего экипажа. Ни меня, ни Элсворта эта работа не касалась. Но нашей первейшей обязанностью было возможно скорее послать первую часть отчета о нашем полете в газету «Нью-Йорк Таймс», согласно контракту, приведенному в этой главе. Нам, понятно, хотелось также отправить свои личные сообщения. Поэтому мы все отправились на радиостанцию в Теллере, являющуюся единственным средством сообщения с внешним миром. К нашему общему огорчению, станция оказалась не в порядке, вследствие чего никто из нас не мог послать никаких сообщений. Я попросил капитана Готвальда исправить станцию, и он вскоре привел ее в порядок. Нобиле пришел в бешенство, что не мог послать сейчас же своих сообщений. Недовольство с его стороны было вполне естественно, но он вел себя как рассерженный ребенок. Целый день он расхаживал с нахмуренным лбом и с перекошенной физиономией, словно кто-то обидел его лично.