Пол Кругман - Выход из кризиса есть!

И еще одна деталь. Даже когда финансовые магнаты зарабатывают деньги для инвесторов, в большинстве случаев они не создают ценности для общества, а фактически экспроприируют их у других игроков рынка.

Наиболее очевидно это в случае с «плохими» банками. В 80-х годах прошлого столетия владельцы сберегательных учреждений получали большую прибыль, идя на серьезный риск, а убытки ложились на плечи налогоплательщиков. В начале XXI века банкиры вернулись к подобной практике, заработав огромные деньги на выдаче сомнительных ипотечных кредитов, либо продавая их неосведомленным инвесторам, либо получив помощь государства, когда начался кризис.

То же самое можно сказать и о большинстве операций с частными акциями, когда компания покупается, реструктурируется, а затем снова продается. (Именно этим занимался Гордон Гекко в кинофильме «Уоллстрит», а Митт Ромни в реальной жизни.) Справедливости ради следует заметить, что некоторые компании, специализирующиеся на операциях с частными акциями, принесли много пользы, финансируя стартапы в сфере высоких технологий и других областях. Во многих случаях, однако, прибыль была получена за счет того, что Ларри Саммерс [23] — да, тот самый Ларри Саммерс! — называл злоупотреблением доверием (в статье с тем же названием): нарушение условий контрактов и соглашений. Возьмем, к примеру, дело «Simmons Bedding», легендарной компании, основанной в 1870 году и объявившей о банкротстве в 2009-м, в результате чего многие ее сотрудники лишились работы, а кредиторы денег. Вот как описывает путь к банкротству «New York Times»:

Для многих инвесторов продажа компании стала бы катастрофой. Только держатели облигаций могли потерять 575 миллионов долларов. Крах компании разорил бы и таких сотрудников, как Ноубл Роджерс, который проработал в «Simmons» 22 года, в основном на заводе в окрестностях Атланты. Он входит в число 1000 работников — более четверти всего персонала, — уволенных за последний год.

И все-таки компания «Thomas H. Lee Partners» из Бостона не только не пострадала, но и получила прибыль. Инвестиционная фирма, которая купила «Simmons» в 2003 году, заработала 77 миллионов долларов даже тогда, когда компанию стали преследовать неудачи. THL получила от нее сотни миллионов долларов в виде дополнительных дивидендов. Кроме того, она выплатила самой себе миллионные вознаграждения, сначала за покупку компании, а затем за помощь в управлении ею.

Доходы самых богатых отличаются от доходов тех, кто располагается «внизу»: они в меньшей степени связаны и с экономическими законами, и с вкладом в экономику в целом. Но почему в 80-х годах прошлого столетия они резко взлетели вверх?

Отчасти это объясняется явным ослаблением финансового регулирования, которое обсуждалось в главе 4. Жесткая регламентация работы финансовых рынков, характерная для США в 30-70-х годах, была преградой на пути возможностей для самообогащения, открывшихся в 80-х. Высокие доходы в финансовой сфере, вероятно, оказались «заразными» в отношении оплаты высших руководителей компаний. По крайней мере, огромные зарплаты на Уолл-стрит явно облегчили комитетам по компенсациям обоснование большого жалованья в отраслях, не связанных с финансами.

Томас Пикетти и Эммануэль Саез, о работе которых я уже упоминал, утверждали, что высокие доходы в значительной степени зависят от социальных норм. С ними согласен Лукиан Бебчук из Гарвардской школы права, который главным ограничителем зарплаты руководителей корпораций называет неприкрытое давление. Подобные аргументы предполагают, что изменения политического климата после 80-х годов ХХ века способствовали тому, что можно назвать грубым применением силы для получения высоких доходов. Раньше такое считалось неприемлемым. Тут важно подчеркнуть, что резкое ослабление профсоюзов в 80-х годах устранило одного из ключевых игроков, который мог протестовать против непомерных зарплат руководителей.

Недавно Пикетти и Саез добавили еще один аргумент. По их мнению, резкое снижение налогов на высокие зарплаты побудило руководителей еще больше расширить границы допустимого в погоне за рентой, причем за счет остальных сотрудников. Почему? Потому что отчисления в их карман с более высокого чистого дохода выросли, и, надеясь на личную выгоду, руководители были готовы рискнуть навлечь на себя недовольство или нарушить законы нравственности. Как отмечали Пикетти и Саез, это довольно сильная негативная корреляция между наибольшими ставками налога и долей дохода 1 % самых богатых, причем наблюдаемая за длительный период и в разных странах.

Из всего сказанного я делаю вывод, что резкий рост доходов самых состоятельных следует воспринимать как отражение тех же социальных и политических факторов, которые способствовали ослаблению финансового регулирования. Ослабление регулирования, как мы уже видели, важно для понимания причин начала кризиса. Но какова роль самого неравенства?

До начала финансового кризиса 2008 года я часто выступал перед неспециалистами, рассказывая о неравенстве доходов и отмечая, что у самых богатых они выросли до размеров, невиданных с 1929 года. Естественно, мне задавали вопрос, не значит ли это, что мы стоим на пороге новой Великой депрессии, и я отвечал, что это не обязательно и прямой зависимости между сильным неравенством и экономической катастрофой нет.

Кто мог знать?..

Тем не менее корреляция не равнозначна причинно-следственной связи. Тот факт, что за возвратом к уровню неравенства, существовавшему до Великой депрессии, последовал экономический спад, может быть простым совпадением. В то же время он может объяснять общие причины обоих явлений. Что мы знаем наверняка и что можем лишь предполагать?

Вне всяких сомнений, общие причины есть. Приблизительно в 1980 году в Соединенных Штатах Америки, Великобритании и в некоторой степени в других странах наблюдался серьезный политический поворот вправо. Этот поворот повлек за собой изменение политики, особенно в части максимальных ставок налогов, а также изменение социальных норм, в частности ослабление неприкрытого давления, которое сыграло существенную роль в резком росте доходов самых богатых. Тот же самый поворот вправо привел к финансовому дерегулированию и неспособности контролировать новые виды банковской деятельности, которые, как говорилось в главе 4, в значительной степени создали условия для кризиса.

И все-таки есть ли прямая причинно-следственная связь между неравенством доходов и финансовым кризисом? Возможно, но доказать ее очень сложно.

Так, например, популярная версия о связи неравенства и кризиса — рост доли дохода, получаемой богатыми, подрывает совокупный спрос вследствие сокращения покупательной способности представителей среднего класса — при возможности взглянуть на цифры оказывается неубедительной. Теория «недостаточного потребления» основана на предпосылке, что доходы сосредоточиваются в руках меньшинства, потребительские расходы сокращаются, а сбережения растут быстрее, чем инвестиционные возможности. Однако в действительности потребительские расходы в США оставались на высоком уровне, несмотря на увеличение неравенства, и личные сбережения в эру финансового дерегулирования и роста неравенства не увеличивались, а, наоборот, постепенно сокращались.