Энгус Бёргин - Великая революция идей. Возрождение свободных рынков после Великой депрессии

В январе 1931 г., незадолго до публичных дебатов с Кейнсом, Роббинс предложил Хайеку прочитать цикл лекций в ЛШЭ [90]. Это случайное совпадение по времени привело к предположению, что Роббинс искал в Австрии интеллектуальное подкрепление. «Когда разворачивался спор по поводу общественных работ, – писала кембриджский экономист Джоан Робинсон, – профессор Роббинс пригласил из Вены члена австрийской школы, чтобы получить противовес Кейнсу» [91]. Хайек был самым одаренным учеником видного экономиста Фридриха фон Визера и одним из наиболее активных участников регулярного частного семинара, который Людвиг фон Мизес с 1924 г. вел для молодых венских интеллектуалов; поэтому Хайек имел обширные связи в австрийском научном мире. Его, что было необычно, знали англо-американские экономисты, – в значительной мере благодаря знакомствам, которые он завел во время длительной стажировки в Нью-Йорке в 1923–1924 гг., и участию в международных конференциях в последующие годы. Но все же Хайек был тогда начинающим экономистом с небольшим количеством публикаций и пребывал в рамках австрийской академической системы, печально известной тем, что путь к профессорскому званию она делала долгим и полным лишений [92]. За пределами родной страны исследования Хайека оставались практически не известными.

Преподаватели и студенты ЛШЭ считали гостя «открытием» Роббинса, и лекции Хайека вызывали «большое возбуждение». В четырех лекциях он изложил многочисленным слушателям содержание работы, которую вскоре опубликовал под названием «Цены и производство». Многим оказалось сложно воспринимать Хайека: у него был очень сильный акцент, за ходом его мысли «трудно было следить», а его идеи выглядели «замысловато запутанными» [93]. Однако уже на первой лекции он продемонстрировал такое знание английской денежной теории, какое редко встречалось даже среди самих английских ученых, не говоря уже о тех, кто получил образование в другой национальной школе. В дальнейшем он опирался на идеи австрийской теории капитала, которые были новыми для многих слушателей. Людям, незнакомым с происхождением этих идей, было нелегко в них вникнуть, но они, безусловно, обладали несомненным потенциалом, позволявшим анализировать самые насущные проблемы в изучении экономических циклов. Как и Кейнс, Хайек придерживался предложенного шведским экономистом Кнутом Викселлем различениия между естественной и рыночной ставками процента и анализировал влияние кредитной деятельности банков на соотношение между ними. Однако опора на теорию капитала позволяла ему рассматривать влияние расхождения этих двух ставок на длительность периода производства. Хайек считал, что, когда рыночная ставка процента опускается ниже естественной, более прибыльными представляются методы производства, рассчитанные на более длительную перспективу, и компании начинают выводить инвестиции из капитальных благ, обеспечивающих производство потребительских товаров в ближайщем будущем. Через некоторое время после этого маневра потребители демонстрируют готовность платить более высокие относительные цены за имеющиеся потребительские товары. В новой обстановке рыночная ставка процента повышается, компании вынужденно прекращают инвестиции в окольные методы производства [т. е. в более долгосрочные производственные проекты. – Перев .], и начинается кризис [94]. Логика этой схемы подсказывала Хайеку, что любые «искусственные стимулы» еще больше исказят отношение между рыночной и естественной ставками процента и посеют семена «новых неурядиц и новых кризисов». Единственное, что можно предпринять, если уж депрессия началась, полагал он в «Ценах и производстве», это «дать время для окончательного выздоровления, когда в ходе длительного процесса структура производства адаптируется к имеющемуся объему средств, которые можно инвестировать в капитал» [95]. В заключение Хайек отметил, что при незавершенности денежной теории отходить от золотого стандарта неразумно и что попытки противодействовать длительной депрессии с помощью дополнительных государственных расходов только деформируют инвестиционную структуру и тем самым продлят стагнацию [96]. По его трезвой оценке, в условиях экономического кризиса правительствам лучше всего не делать вообще ничего.

Роббинс тут же признал в Хайеке сильного союзника, тоже выступавшего против государственных расходов, кредитной экспансии и таможенных пошлин. Он с энтузиазмом поддержал ректора ЛШЭ Уильяма Бевериджа, который подумал, что Хайек, возможно, был бы подходящей кандидатурой на должность профессора экономической теории им. Тука; это место долгое время было вакантным, и занять его только что отказался Джейкоб Вайнер [97]. Хайек мог лишь мечтать о получении места профессора в Лондоне и был несказанно рад такому подарку судьбы [98]. Лондон, давняя столица финансового мира и динамично развивающийся центр экономической мысли, представлялся Хайеку идеальным вариантом. «Представьте, в 32 года вы профессор Лондонской школы экономики, – сказал он потом в одном из интервью. – Это уж точно предел желаний» [99]. Кроме того, его привлекала культурная жизнь новообретенной страны. В соответствии с традициями английского общества, отмечал он, окружающие «понимают, что вам нужно в данный момент, но не обременяют вас лишними словами». Эта благовоспитанная сдержанность, способная передавать целую гамму отношений за счет одних лишь выверенных правил поведения, сильно контрастировала с австрийскими обычаями. «Это было как войти в теплую ванну, – заметил Хайек, – где температура такая же, как у вашего тела» [100].

Появление Хайека способствовало утверждению ЛШЭ в качестве оплота экономистов, выступавших против позиции Кейнса и Кембриджа. В течение первых же шести месяцев своего пребывания в качестве приглашенного лектора Хайен опубликовал в издававшемся ЛШЭ журнале «Economica» первую из двух своих обширных критических рецензий на «Трактат о деньгах» Кейнса. Он резко упрекнул Кейнса за то, что в его теории совершенно отсутствовала теория капитала. Кейнс признал справедливость критики, но, в свою очередь, высмеял утверждение Хайека о наличии «в экономической системе автоматического механизма», способного выравнивать уровни сбережений и инвестиций [101]. В ответ Хайек указал, что Кейнс так и не смог убедительно объяснить причины расхождения уровня сбережений и уровня инвестиций. Кейнс согласился, что его теория нуждается в уточнениях, но в частной переписке с Хайеком заметил, что «лучше тратить время на более полезные вещи, чем на пререкания» [102]. Потом нападение на Хайека продолжил коллега Кейнса Пьеро Сраффа. В разгромной журнальной статье он утверждал, что теория Хайека основана на поразительно упрощенной концепции денег и совершенно абсурдно считать, подобно Хайеку, будто существует одна-единственная естественная ставка процента [103]. Со временем тон полемики стал слишком резким. Кейнс назвал «Цены и производство» «едва ли не самой ужасной путаницей, какую мне только приходилось читать», а Сраффа добавил, что Хайек построил «чудовищный паровой молот, чтобы расколоть орешек, – и не может его расколоть» [104]. К концу 1932 г. Хайек стал признанным главным теоретическим оппонентом Кейнса, и выяснилось, что обе позиции имеют слабые стороны.