Бринк Линдси - Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма

Движение к протекционизму положило начало политике, получившей известность как политика «государственного социализма». В частности, в 1880-е гг. Бисмарк провел закон об обязательном социальном страховании рабочих на случай болезни и увечья и о пенсионном обеспечении по старости и инвалидности. Как было заявлено им в 1882 г.: «Многие из принятых нами к великому благу нашей страны мер являются социалистическими, и государству придется привыкнуть к небольшой толике социализма» {40}.

В то же время Бисмарк стремился расширить участие государства в коммерческой деятельности. Под его руководством Пруссия национализировала буквально все железные дороги, чего Бисмарк добивался как по военным, так и по социальным соображениям {41}. Железные дороги были лишь наиболее заметной частью большого и быстрорастущего государственного сектора, в который вошли шахты, электростанции, предприятия коммунального хозяйства, телеграф и банки. Социолог Ральф Дарендорф описывает ситуацию следующим образом: «Государство в Германии стало крупнейшим предпринимателем в тот момент, когда, в условиях английской модели, должен был случиться расцвет частного предпринимательства, политического и социального либерализма» {42}.

В императорской Германии государственный социализм был не просто официальной правительственной политикой, но и господствующей интеллектуальной ортодоксией. В немецкой экономической науке главенствовали так называемые Kathedersozialisten , или «кафедральные социалисты», которые презрительно именовали систему экономической свободы «манчестерством» и требовали проведения широких социальных реформ в этатистском направлении. Самыми видными фигурами этой группы были Густав Шмоллер и Адольф Вагнер.

Шмоллер, профессор престижного Берлинского университета, долгое время был руководителем влиятельной Ассоциации социальной политики. Основанная в 1872 г., Ассоциация стала центром обсуждения всех аспектов «социального вопроса». У ее членов были разные подходы и приоритеты, но они были едины в своем презрении к рыночной конкуренции по нравственным и социальным основаниям. «Мы убеждены, что ничем не ограниченное господство изменчивых и отчасти антагонистических личных интересов не может гарантировать благосостояние общества», – заявил Шмоллер во вступительном обращении к учредительному съезду ассоциации {43}.

Вагнер, также работавший в Берлинском университете, был активен не только в академической сфере, но и в политике, будучи депутатом прусского парламента, членом прусской палаты лордов и лидером партии христианских социалистов. Он сформулировал «закон Вагнера», согласно которому прогресс цивилизации делает необходимым расширение государственного контроля над хозяйственной жизнью {44}. Вагнер был убежденным государственником; он призывал к расширению государственного контроля «не ради одностороннего эвдемонизма [7], не ради индивидуума или индивидуумов, но во имя целого, во имя нации» {45}.

Либерализм никогда не играл значительной роли в политической жизни Германии. К моменту ухода Бисмарка в отставку либералы были не только побеждены, но и полностью деморализованы. При этом в тех странах, где экономический либерализм имел особенно прочные позиции – в США и Британии, – идеи и политика германского государственного социализма, привлекательности которых сильно способствовала военная и экономическая мощь Германии, помогли развернуть интеллектуальное движение в сторону коллективизма.

Многие американцы прониклись немецкими настроениями в ходе учебы и путешествий. Эдвард Беллами, например, в молодости посетил Германию. Картины убогой жизни немецкого рабочего класса разбудили в нем чувство социальной ответственности. Есть у Беллами и менее трогательное воспоминание о фон Мольтке, великом начальнике прусского генерального штаба, с которым он обсуждал преимущества централизованного планирования.

Молодая американская экономическая наука изначально была организована по немецкому образцу и ставила перед собой аналогичные задачи. Основанная в 1885 г. Американская экономическая ассоциация (АЭА) была точной копией шмоллеровской Ассоциации социальной политики. Подобно своему немецкому двойнику, новая организация бросила вызов доктрине экономического либерализма. В ее программном документе значилось:

Мы считаем государство образовательной и моральной силой, чья активная поддержка – необходимое условие прогресса человечества. Осознавая необходимость личной инициативы в промышленной сфере, мы считаем, что доктрина laissez faire опасна в политической и вредоносна в нравственной сфере и что она предлагает неадекватное объяснение отношений между государством и его гражданами {46}.

Пять из шести членов первого правления АЭА и 20 из 26 ее президентов учились в Германии. Так немецкое влияние пропитало насквозь то, что в скором будущем станет частью американского интеллектуального истеблишмента.

Реформаторы Прогрессивной эры открыто рекламировали немецкую модель. Приведем один весьма показательный пример. Даже в 1916 г., накануне вступления США в Первую мировую войну, Теодор Рузвельт все еще ссылался на Германию как на образец для подражания:

[Америка] может большему научиться у Германии, чем у любой другой страны. И это касается как верности неутилитарным идеалам, так и, в не меньшей степени, заботы об основных элементах социальной и промышленной эффективности, о тех видах социальной деятельности правительства, которые в условиях современного индустриализма абсолютно необходимы для защиты индивида и общего благосостояния {47}.

В сознании американцев образ Германии-учителя скоро сменит образ Германии-врага, но до этого в политическую культуру страны была впрыснута большая доза коллективизма в немецком духе.

Между тем в Британии немецкое влияние изначально воспринималось через призму экономического и военного соперничества. Примерно с 1870 г. Британия переживала так называемый относительный упадок. Это не означает, что экономический рост в Британии прекратился. Просто в других странах темпы роста были выше. Соответственно, Британия стала постепенно сдавать позиции на мировых рынках. В 1870 г. на ее долю приходилось 31,8 % мировой промышленной продукции, а к 1913 г. этот показатель снизился до 14,0 %. Доля Британии в мировом экспорте также упала: с 41,1 % мирового экспорта промышленных товаров в 1880 г. до 29,9 % в 1913 г. В значительной степени Британию потеснили Соединенные Штаты. Но на европейском континенте главной ее соперницей была Германия. В 1880 г. 19,3 % мирового промышленного экспорта составляла продукция немецких фирм, а к 1913 г. эта цифра выросла до 26,5 % {48}.