Олег Рашидов - Сколково: принуждение к чуду

В России нет своих экспертов, которые могут сходить и посмотреть, кто и что «осталось в живых» в институтах. В Россию не приглашали экспертов, которые смогли бы сходить и посмотреть.

Но зловредные западные эксперты, бес им в ребро, пусть и издалека, но все-таки пытались оценить состояние российской науки, хотя об этом их никто не просил.

«Россия на протяжении длительного периода была интеллектуальным лидером Европы и одним из флагманов науки мира, — писали в 2010 г. аналитики из авторитетного агентства Thomson Reuters. — Сейчас падение ее доли в мировой науке вызывает не просто удивление, а настоящий шок. В то время как другие страны наращивают свой научный потенциал, Россия едва удерживается на имеющемся уровне и даже скатывается назад в областях, в которых она была исторически сильна — в физике и изучении космоса».

Такой неутешительный вывод аналитики Thomson Reuters сделали, опираясь на данные принадлежащего компании портала Web of Science, на котором индексируются научные публикации. Оказалось, что за минувшие пять лет российские ученые опубликовали 127 тыс. работ, что составило всего 2,6 % от общемирового количества. Это больше, чем в Бразилии (102 тыс.), но меньше, чем в Индии (144 тыс.), и значительно меньше, чем в Китае (415 тыс.). «А ведь еще 20 лет назад российские ученые публиковали научных статей больше, чем ученые Китая, Индии и Бразилии вместе взятые. Развитие научной деятельности в России испытывает большие сложности, и шансы на исправление ситуации малы» [53] Газета. ru. «Научно отсталые» 8 февраля 2010 г. .

Исследователи науки Лоэт Лейдесдорф из Университета Амстердама и Лутц Борнманн из Мюнхенского отделения Общества Макса Планка пошли дальше. Опираясь на данные все того же портала Web of Science, они выяснили, где проводятся самые востребованные научные исследования. На основе цитируемости статей по физике, химии и психологии они составили карту научной эффективности городов. Москва оказалась местом, где на одну востребованную статью приходится рекордное количество «научной макулатуры» [54] LutzBornmannand Loet Leydesdorff. «Whichcitiesproduce more excellent papers than can be expected? A new mappingapproach — using Google Maps — based on statisticalsignificance testing».Journalof theAmericanSociety for Information Science and Technology (forthcoming).16 Mar 2011. .

Индекс цитируемости научных публикаций — лишь один из критериев оценки. Цитируемость не говорит о том, насколько правильны или ошибочны мысли, изложенные в той или иной статье. Ведь бывает и так, что статья привлекает к себе большое внимание, но все, кто к ней обращаются, говорят, что она неверна. Истории известны и случаи, когда к тем или иным научным работам начинают обращаться спустя много лет.

«Тем не менее если у российских статей низкая цитируемость — это значит, что их никто не читает, никто ими не интересуется, — объяснял мне физик Артем Оганов, профессор Стонибрукского университета в Нью-Йорке и почетный профессор МГУ. — И неважно, правильные ли они. Ими не интересуются, потому что тематика не та, они не в тренде. Либо причина более приземленная — статья опубликована только на русском языке и ее никто не может прочитать. Либо — на таком плохом английском, что прочитать ее тоже невозможно» [55] Беседа автора с А. Огановым, июнь 2011 г. .

Язык публикаций, как объяснял Артем Оганов, играет с нашими статьями злую шутку. Статьи на русском языке никто не читает, русские научные журналы не просматривают, хотя хорошие работы в них, безусловно, попадаются. Можно ли поднять цитируемость за счет языка? Безусловно, и достаточно высоко. Но все же не так, как нам бы хотелось.

«Слишком много научных групп в России занимаются не той наукой, которая сегодня востребована, — говорит Оганов. — Исследуют то, что никому в мире не интересно. Иногда бывает, что люди занимаются чем-то по инерции, хотя тема их исследования давно устарела. Бывает, что ученый не знает, что задача, над которой он работает, уже давно решена. А он может еще 30 лет над ней корпеть».

Я просил Артема Оганова уточнить эту мысль. Сказанное им показалось мне комичным. Возможно ли, чтобы в век Интернета существовали ученые, которые ходят на работу, решают давно решенную кем-то задачу, и никто — ни коллеги, ни начальство — не могут им об этом сказать?

Артем Оганов возразил: «Вполне возможно, если ученый не знает английского языка и те, кто работают с ним, тоже им не владеют». Выходит, что закрытость, обособленность от мира, которая практически исчезла из нашей повседневной жизни, из науки исчезать не торопилась.

«Всем здравомыслящим людям понятно, что Российская академия наук и наши университеты разгромлены, потому что их громили много лет подряд, — говорил мне Оганов. — Еще сохранились очаги, где огонь теплится, где удается проводить исследования на мировом уровне. Но эти лаборатории — ничто на общем печальном фоне. А фон таков: у научных работников нет должной зарплаты, должного оборудования, должной мотивации для научной деятельности и, что греха таить, слишком часто отсутствует конкурентоспособный научный уровень».

Если в Росси нет класса ученых средних лет, самого активного и продуктивного, если ведущие ученые уезжают за границу и туда же стремятся молодые, если те, кто остался, в большинстве своем не выдерживают конкуренции и не могут выйти на передовой край науки, потому что слабо владеют английским языком, на котором публикуются передовые работы, то кто же пойдет в прорыв к светлому будущему?

Профессор Артем Оганов говорит, что без фундаментальной науки построить инновационную экономику можно, позаимствовав, например, чужие технологии. Но удержать лидерство, стать центром мирового хайтека — вряд ли.

Процесс превращения абстрактных фундаментальных знаний в конкретные технические решения, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, напоминает пирамиду. Научные институты и лаборатории занимаются исследованиями фундаментальных законов окружающего мира, не задумываясь об их коммерческом применении. Так, шотландский микробиолог Александр Флеминг, изучая свойства стафилококковых бактерий и плесени, не предполагал, что все закончится появлением мирового рынка антибиотиков с многомиллиардным оборотом. Крохотный процент результатов фундаментальных исследований заинтересовывает людей, которые готовы думать об их практическом применении. Десятитысячная доля от этого процента превращается в удачные проекты, которые выходят на рынок. И уже совсем микроскопическая часть — в продукты, которые покоряют мир. Для того чтобы пирамида сложилось, тысячи Флемингов должны корпеть в лабораториях и заниматься исследованиями на деньги, выделяемые из государственного бюджета.

«Существует прямая связь: есть вода — есть крокодилы, нет воды — нет и крокодилов, — объяснял Оганов. — Даете деньги — появляются хорошие ученые и результаты, перестаете их давать — все исчезает».