Олег Рашидов - Сколково: принуждение к чуду

Институт биоорганической химии, обласканный вниманием партии и правительства, был одним из мощнейших научных центров. Грандиозный комплекс современных зданий, построенный на юго-западе Москвы, солидные финансовые вливания, лучшее оборудование, лучшие кадры, уникальные фундаментальные разработки в области физико-химической биологии. Благодаря созданному еще в Советском Союзе заделу, компания, которая занималась разработкой пептидных иммуномодуляторов, смогла «выдавать на-гора» примерно один новый препарат в шесть лет. В начале 1990-х гг. удержаться на ногах помог кредит, который удалось получить в Министерстве промышленности.

Через 15 лет работы с международными компаниями Дейгин выкупил авторские свидетельства на свои разработки, переоформил их в международные патенты, и в 1996 г. лицензию на производство «Тимогена» удалось продать в США. К тому времени уже была создана совместная компания с канадскими партнерами. Поскольку денег на поддержание всех международных патентов не хватало, часть из них пришлось передать партнерам. Канадцы оплачивали патентные расходы и доклинические исследования «Тимодепрессина», пептидного препарата, подавляющего иммунитет.

Руководитель кластера Сколково Игорь Горянин и его заместитель Роман Болгарин приехали в легендарный Институт биоорганической химии в поисках проектов с коммерческим потенциалом. Таких проектов в институте оказалось три, и самыми перспективными выглядели новые лекарственные препараты на основе пептидных соединений.

Игорь Горянин и Роман Болгарин не были похожи на ангелов, скорее на комиссаров в шлемах, взмокших от многочисленных переговоров. И поначалу Владислав Исаакович Дейгин как истинный представитель российской научной интеллигенции, который за свою жизнь повидал всякое, отнесся к посланникам «инновационного Совнаркома» с некоторым недоверием.

«Мы много лет работали без всяких фондов и без какой-либо государственной помощи, — объяснял ученый. — Многие люди с хорошими идеями за эти годы просто пропали, потому что они не были Карлсонами, у них не было внутри моторчика. Им нужен был агент, но агентов таких тогда не было. В западных университетах существуют департаменты коммерциализации. Приходит „ботаник“ со своей идеей, ему говорят: „Молодец, мы тебе делаем патент, университету — права, тебе — роялти. Чеши опять заниматься наукой“. Все соглашаются, это стандартная, отработанная практика. У нас этого не было. Зато со временем появились венчурные фонды, которые в условиях нашего капитализма предлагали дикие условия финансирования, которые были обусловлены особенностью их бизнеса. К общению с ними наши ученые и наши институт готовы не были. Время показало, что лучше идти через небольшое, но государственное финансирование, где внятно прописаны правила игры. Потом появились и государственные фонды типа Российского фонда фундаментальных исследований, которые поначалу с большим подозрением относились ко всем и очень тяжело выдавали гранты. Потом государство стало потихоньку поворачиваться лицом к ученым. Министерство образования и науки и Министерство промышленности и торговли стали финансировать исследования, давать какие-то деньги, пусть и смешные по западным меркам. А тут пришли люди со словами: „Вот вам деньги, сделайте нам что-нибудь интересное“».

Владислав Дейгин был идеальным резидентом для Сколково. У него были западные партнеры, опыт вывода своего продукта на международные рынки, препараты, которые уже продавались в аптеках. И наконец, у Дейгина были два новых «кандидата в лекарства». За три предыдущих года он сумел на собственные средства и при небольшом государственном участии провести большой объем доклинических исследований и оформить на эти препараты доклиническое досье. До их запуска в промышленное производство оставался предпоследний, самый дорогостоящий в биофармацевтике шаг — клинические исследования, стоимость которых составляет десятки миллионов долларов. Научно-исследовательские разработки в России, пусть и на уровне плинтуса, но финансировались государством. Клинические же испытания, самый рискованный для спонсоров этап, не финансировались никем, но только «клиника» может показать, будет ли многообещающий «кандидат» настоящим лекарством.

Предлагая Дейгину деньги на клиническое испытания новых препаратов, представители «инновационного Совнаркома» практически ничего не требовали взамен, что само по себе уже тянуло на чудо. Пойди Дейгин на этом этапе «сдаваться» в венчурный фонд или в фармакологическую компанию, он бы расстался с правами на свой препарат, получив взамен обещания возможных роялти с будущих продаж. Представители же «инновационного Совнаркома» не просили ученого поделиться интеллектуальной собственностью. Они, по их словам, готовы были взять на себя все финансовые риски. Единственным требованием было обязательное привлечение соинвестора в случае успешного завершения клинических испытаний. Но самое главное, что они просили, — это сделать хороший продукт, способный конкурировать на мировом рынке.

«Мы положили свой проект на бумагу в соответствии с требованиями Сколково, — вспоминал Дейгин. — Потом нам позвонили, сказали, что проект пойдет, и попросили оформить заявку по правилам. Два месяца мы, как сумасшедшие, оформляли документы.

Но игра стоила свеч. Нас утвердили, присвоили статус участника Сколково, и мы получили грант. Это хороший пример, как без лишней бюрократии пройти научную, экономическую и техническую экспертизу. Не знаю, возьмет ли свое бюрократия или нет, но сейчас менеджементу Сколково — респект. Все было сделано очень быстро и очень достойно».

Совместный проект со Сколково позволил создать новую современную лабораторию биофармацевтики. «Гранты Российского фонда фундаментальных исследований и Министерства образования и науки для ученого — это максимум 20 тыс. рублей в месяц, — говорил Дейгин. — На эти деньги можно еще прожить в Пущино, но в Москве уже никак. В Москве молодому специалисту в лаборатории, если у него нет семьи и он москвич, нужно платить 1500 долл., если же он не москвич, да еще и женат, то уже все 2000 долл. Пока есть проект со Сколково, мы можем платить достойную зарплату своим сотрудникам, участвовать в совместных международных научных проектах».

С дефицитом интересных идей и хороших, готовых к коммерциализации проектов столкнулись все кластеры Сколково. «Важно было хоть как-нибудь, но начать, — вспоминал один из сотрудников Фонда, чтобы раскачать научное сообщество, относившееся к инициативе властей с большим недоверием, слабо информированное о том, что вообще происходит в проекте и каким образом с ним можно взаимодействовать». Все кластеры на первом этапе были вынуждены воспользоваться услугами тех немногих научных коллективов и компаний, которые, вопреки обстоятельствам, сумели отвоевать место на рынке, и попросить их «принести» к ним свои интересные идеи. Так среди первых резидентов Сколково и грантополучателей оказались спин-оффы вполне состоявшихся компаний.