Ручир Шарма - Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире

Зависимость экономического роста от народонаселения довольно жесткая: уменьшение трудовых ресурсов на один процентный пункт влечет замедление экономического роста примерно на один процентный пункт. В последнее десятилетие именно это в целом и происходило. Рост мирового ВВП имел тенденцию к снижению, и сейчас он более чем на один процентный пункт меньше своего долгосрочного среднего значения в докризисный период. Не случайным является тот факт, что с 2005 года рост населения трудоспособного возраста (с 15 до 64 лет) замедлился до 1,1 % с 1,8 % в предыдущие пятьдесят лет. Чем это грозит, пока неясно, но в разных странах процесс идет неравномерно. Население трудоспособного возраста уже уменьшается в Германии и в Китае; оно растет, хотя и очень медленно, в США, и оно по-прежнему резко растет в Нигерии, Филиппинах и в ряде других стран. Замедление роста населения мира может задержать, но не может прекратить регулярные взлеты и падения государств.

Остальные правила относятся в той или иной степени ко второй половине мирового роста, который некоторым образом связан с ростом производительности. Здесь общая картина мира тоже выглядит в лучшем случае смешанной. В 1960–2005 годах среднегодовой рост производительности составлял около 2 %, но за последнее десятилетие он снизился почти на целый процентный пункт. Как и темпы роста населения, официально зарегистрированные темпы роста производительности тоже в разных странах снизились в разной мере: от менее одного процентного пункта в США до более чем двух пунктов в Южной Корее и почти четырех – в Греции. Но если демографический спад несомненен, то вокруг реальности снижения роста производительности кипят споры.

Рост производительности складывается из трудноизмеримых параметров повышения квалификации работников, из числа и мощности используемых ими орудий производства и из неуловимого фактора x , отражающего то, насколько хорошо применяют работники эти орудия [6] Технически рост производительности есть сумма повышения качества трудовых ресурсов, углубления структуры капитала и совокупной производительности факторов производства. . Этот фактор x , на который может повлиять что угодно, начиная с компьютерных навыков и более совершенного управления и кончая улучшением дорог, позволяющим быстрее доставлять работников на рабочие места, является самой туманной частью этого сложного вычисления. Техноскептики утверждают, что произошедший в последнее десятилетие спад роста производительности объясняется тем, что последние технические новинки дают лишь тривиальные усовершенствования в связи и развлечениях: Twitter, Snapchat и тому подобное. Даже после обучения и тренировки работников эти новинки не дадут того прироста производительности, какой давали изобретения прошлого: электричество, паровой двигатель, автомобиль, компьютер или кондиционер, который резко повысил производительность труда задыхавшихся офисных работников.

Оптимисты возражают, что измерения роста производительности не отражают экономию затрат и времени, вызванную новыми технологиями: искусственным интеллектом, все более мощной широкополосной связью и нарождающимся “интернетом вещей”. Например, в США стоимость широкополосного интернета много лет подряд остается неизменной, хотя широкополосные соединения стали намного более быстрыми и приобрели мобильность – что дает огромную экономию времени, никак не отраженную в данных о росте производительности {9} 9 “Picking Apart the Productivity Paradox,” Goldman Sachs Research, October 5, 2015. . Если оптимисты правы, то производительность растет намного быстрее, чем показывают текущие измерения, а вместе с ней ускоряется и экономический рост. Кто бы ни был прав, обе стороны согласны, что проще измерять рост населения, который имеет более очевидное влияние на экономику. Меньше работающих означает более медленный рост экономики, и этот эффект в последние пять лет повсеместно становится все более заметным.

Все правила предназначены для учета тонких взаимосвязей между кредитами, инвестициями и другими ключевыми факторами, необходимыми для функционирования экономики. По ходу книги станет – я надеюсь – ясно, каким образом эти десять правил работают вместе как единая система. Коротко говоря, в государстве, вероятнее всего, начнется устойчивый подъем, если оно оправляется после кризиса, исчезло с радара глобальных рынков и СМИ и выбрало демократического лидера, имеющего мандат на реформы. Этот лидер создаст условия для привлечения продуктивных инвестиций, особенно в строительство заводов и дорог, а также в развитие технологий, которое укрепит инфраструктуру и тем самым сдержит инфляцию. А вероятность того, что бум скоро закончится, увеличивается, когда страна начинает чувствовать себя слишком комфортно, а частные компании и лица залезают в долги для покупки нелепой роскоши, особенно импортной. Этот период расточительства лишит страну возможности оплачивать заграничные счета, увеличивая в то же время разрыв между миллиардерами и всеми остальными, между столицей и провинцией, и вызовет мощный политический протест, который и сметет одряхлевший к тому времени режим, после чего цикл может возобновиться.

В последней главе книги бегло описано, каков в настоящее время рейтинг ведущих развивающихся и развитых стран относительно этих десяти правил. Рейтинги постоянно меняются, поэтому в последней главе дан просто моментальный снимок работы правил как системы. Наш подход не дает никаких гарантий в условиях непостоянного мира. Самое большее, на что можно рассчитывать, – это что он повысит вероятность выявления очередного поворота в постоянном цикле взлетов и падений государств. Эту систему анализа глобальной экономической конкуренции следует отнести скорее к сфере практичного искусства, чем непрактичной науки. Здесь нет крупномасштабных прогнозов на 2050 год – только объективные усилия предугадать наиболее правдоподобное развитие событий на ближайшие пять-десять лет. Цель – практическое руководство по прогнозированию взлетов и падений государств в реальном времени.

Сначала я не видел ничего особенно загадочного в унылом глобальном восстановлении. После 2008-го, когда сначала США, а вскоре и весь мир погрузились в глубокую рецессию, экономисты утверждали, что восстановление будет болезненно медленным, потому что это “системный кризис”, а не обычная рецессия, и я им поверил. Их исследования показывали, что после разрушительного для финансовой системы кризиса экономика даже по окончании рецессии обычно еще в течение четырех-пяти лет растет замедленными темпами. Но год шел за годом – пять, шесть, семь, – а экономика продолжала быть сверх ожиданий слабой. К 2015-му в мире все еще не было ни одного крупного региона, где экономический рост вернулся бы на средний докризисный уровень. И я уверился, что столь медленное восстановление ненормально. Тут была загадка: где же ожидаемый рост?