Анетт Асп - Круто! Как подсознательное стремление выделиться правит экономикой и формирует облик нашего мира

Представьте, что вы решили отдать все двадцать долларов другому игроку. Давайте ненадолго сделаем паузу и разберемся, что происходит. Ваш поступок кажется альтруистичным. Вы отдаете все преимущества партнеру, оставаясь ни с чем. Но, конечно же, игра на этом не окончена. Второй игрок должен чем-то на это ответить. Допустим, он решил ничего не давать вам и остался с шестьюдесятью долларами. Вам опять дают двадцать, и начинается второй раунд. Дадите ли вы денег второму игроку снова? Весьма вероятно, что вы склонны к так называемому обусловленному сотрудничеству: вы начинаете с попытки сотрудничества, но, если сталкиваетесь с тем, что другой человек навстречу не идет, отступаете. Если же другой игрок в ответ отдаст вам тридцать долларов, получится, что альтруистический поступок на самом деле сыграл вам на руку и сотрудничество принесло свои плоды. Если партнеры постоянно взаимодействуют и находят способ наказывать тех, кто отказывается это делать, то сотрудничество будет выгодно для всех.

В семидесятых годах Роберт Триверс выдвинул теорию взаимного альтруизма, или прямой взаимовыгоды, как эволюционно допустимого способа сотрудничества между генетически неродственными особями. Основная идея этой теории, как иллюстрирует пример вышеописанной игры, такова: акт альтруизма, как правило, в будущем приносит выгоду, так что оба партнера получают преимущества от взаимодействия. При этом не требуется, чтобы акт альтруизма совершался с явным расчетом на последующее возмещение. Эволюционная логика, стоящая за сотрудничеством такого рода, полностью соответствует возможности взаимодействий через психологию дружбы и иных подобных чувств {118} 118 Seyfarth, Robert M., and Dorothy L. Cheney. 2012. “The evolutionary origins of friendship.” Annual Review of Psychology 63:153–77. .

Таким образом, в основе человеческой дружбы лежит эволюционная логика взаимной выгоды, и, скорее всего, она родственна товарищеским отношениям у других видов приматов и прочих социальных животных, в том числе слонов. Когда мы рассказываем об этом людям, они, как правило, воспринимают эту идею в штыки. И начинают возражать: они, дескать, помогают друзьям, потому что любят их, а не потому, что подсчитывают какую-то эволюционную выгоду для себя. Действительно, во многих научных работах, посвященных эволюции дружбы, проводится граница между отношениями обмена (такими, например, как те, что существуют у вас с коллегой, с которым вы никак не взаимодействуете за пределами офиса) и коммунальными отношениями (или близкой дружбой). Отношения обмена более тесно связаны с эволюционной логикой взаимовыгодности и краткосрочного вознаграждения. При коммунальных отношениях вы избегаете моментальной платы добром за добро, так как в этом случае может возникнуть впечатление, что вы рассматриваете дружбу просто как взаимовыгодный обмен. Также вы не стараетесь точно подсчитывать собственную выгоду и обязательства. Однако все это не противоречит тому факту, что основой дружбы служит эволюционная логика взаимовыгодных отношений. Прежде всего, близкие друзья на самом деле беспокоятся о взаимности, и дружба легко может угаснуть, если один чувствует себя преданным, потому что другой отказывается что-то сделать для него или, наоборот, если от него требуют слишком многого {119} 119 Silk, Joan B. 2003. “Cooperation without counting: The puzzle of friendship.” In P. Hammerstein, ed. Genetic and Cultural Evolution of Cooperation . Dahlem Workshop Reports. Cambridge, MA: MIT Press, pp. 37–54. .

Важнее для нас то, что ответ на вопрос зачем в отношении дружбы (зачем нам друзья? развивалась ли дружба в ходе эволюции?) отличается от ответа на вопрос как (какие психологические процессы лежат в основе дружбы?). Поскольку дружба важна для выживания, в ходе эволюции в нашем мозгу сформировались механизмы и процессы, породившие психологию дружбы. На уровне психологии мы действительно беспокоимся и заботимся о своих друзьях и не занимаемся прямыми подсчетами затрат и выгод. То же самое верно в отношении наших альтруистических поступков, потребления и прочих видов социального поведения. Возьмем, к примеру, воспитание детей. Мало кто из родителей решает завести ребенка и посвятить себя его воспитанию исключительно ради сохранения своих генов в популяции. Внутренняя машина выживания берет на себя заботу об этом, управляя нашим размножением и удовольствием от роли родителя. Она структурирует наши предпочтения, желания и гедонистическую ценность родительской заботы. Здесь действует тот же принцип, что и в случае с питанием: мы едим не просто ради того, чтобы поддерживать гомеостаз организма, – еда доставляет нам удовольствие. С точки зрения эволюции мы становимся родителями и заботимся о своих детях ради личной выгоды, потому что так мы сохраняем в популяции свои гены. Но это вовсе не значит, что родители не способны по-настоящему любить своих детей и заботиться о них. Наоборот, эволюция сформировала нашу психологию таким образом, чтобы мы искренне заботились о своих детях, так как благодаря этому сохраняются наши гены. И потребление также формируется через социальный отбор. Но это не означает, что мы, потребляя, намеренно преследуем цели эволюционной выгоды.

Какой бы привлекательной ни казалась логика взаимовыгодности, пока неясно, можно ли считать ее единственной причиной формирования у человека таких глубоких и всеобъемлющих социальных отношений и стремления к сотрудничеству. Очевидно, что социальные отношения невозможны без взаимовыгодности, но можно ли сказать, что мы просто больше «настроены» на взаимность, чем другие приматы, дельфины, слоны и прочие социальные животные? Наша социальность может иметь общие корни с групповыми отношениями у других животных, но все-таки что-то делает ее радикально отличной от них. Чтобы понять, что делает нас настолько социальными и склонными к сотрудничеству – что дало нам возможность создавать исключительно сложные общества во всех регионах мира, – мы должны раскрыть еще одну эволюционную силу, стоящую за процессом естественного отбора.

Когда мы начинаем размышлять об эволюции, то в первую очередь вспоминаем о естественном отборе, где приспособляемость определяется способностью организма успешно существовать в данной среде обитания и конкурировать с другими за ресурсы и выживание. Однако и сам Дарвин понимал, что многие особенности невозможно объяснить естественным отбором. Возьмем, к примеру, различные декоративные приспособления на головах животных. Тот факт, что все эти экзотические хохолки и рога обычно встречаются только у представителей мужского пола, никак не вписывается в теорию естественного отбора. Если бы они имели большое значение для выживания, то присутствовали бы у представителей обоих полов. Пытаясь разобраться в таких отклонениях от нормы, Дарвин обратил внимание на то, что конкуренция за партнеров подобна другим формам конкуренции, лежащим в основе естественного отбора. Он выделил две формы конкуренции, относящиеся к размножению: внутриполовой отбор (самцы дерутся друг с другом за доминирование) и межполовой отбор (представители одного пола, обычно самцы, соревнуются за внимание самки). Если особи разборчивы в выборе партнера, может начаться эволюционная «гонка вооружений» за обладание особенностями, которые можно использовать для получения преимуществ при таком выборе. Следовательно, данная особенность должна быть хорошим признаком генетической приспособляемости, к чему мы еще вернемся при рассмотрении петушиного хвоста – хрестоматийного примера полового отбора.