Джозеф Хиз - Бунт на продажу: как контркультура создает новую культуру потребления

По большому счету весь город — сплошная арена для состязаний. Найдите что-то, что вам понравится, и вы увидите дюжину других людей, желающих получить то же самое. Если как следует подсчитать, то легко убедиться, что доходы среднестатистического горожанина почти полностью утекают в воронку конкурентного потребления. Конкурентная надбавка за мой дом — сумма, которую я плачу за житье в данном районе, составляет по меньшей мере $350 000. Это означает, что ежемесячно примерно половина заработанных мной денег уходит на участие в конкурентном потреблении — я плачу в буквальном смысле за то, чтобы не пустить других желающих жить там же.

Я бы переехал куда-нибудь, да только мне очень нравится ходить на работу пешком. Мне нужно потратить всего лишь 15 минут, чтобы дойти до того места, где я преподаю. Разумеется, сотни тысяч людей, работающих в центре Торонто, тоже очень хотели бы ходить на работу пешком. Но это едва ли возможно, если только мы не согласимся уничтожить все чудесные парки и скверы в центре и на их месте настроить жилых небоскребов. Так каким же образом мы решаем, кто именно будет иметь удовольствие жить в зеленом районе и ходить на работу пешком?

Мы начинаем предлагать цены, стараясь переплюнуть друг друга. Мы раздуваем цены за жилье. По мере того как ставки растут, люди, которые не могут или не хотят платить так много за удовольствие ходить на работу пешком, начинают сходить с круга. Насколько повышаются ставки? Это зависит от того, сколько люди готовы платить за конкретное удовольствие. Верхней планки здесь не существует. Несложные арифметические подсчеты показывают, что фактическая цена каждой моей прогулки до места работы значительно превышает $100.

Цель этих подсчетов — доказать, что ваше участие в конкурентном потреблении абсолютно не имеет отношения к тому, осознаете ли вы, что участвуете в нем. Конкурентное потребление — это не обязательно потребление напоказ, и оно не всегда мотивируется завистью. Для меня было бы гораздо дешевле купить более просторный дом в пригороде вместе с машиной Porsche в качестве компенсации за необходимость ездить на работу. Это производило бы сильное впечатление, и, конечно, все мои коллеги смотрели бы на меня косо, когда я въезжал бы на университетскую стоянку. Однако хождение на работу пешком на самом деле обходится мне гораздо дороже. Здесь присутствует неприметная форма конкурентного потребления — настолько скрытая, что большинство людей этого не замечают и не осознают.

Принимая во внимание важность для качества жизни доступа к благам, легко понять, почему экономический рост ликвидирует связь между счастьем и абсолютным богатством. В бедных странах основная проблема состоит в том, что людям не хватает материальных благ. Экономический рост способен улучшить обеспеченность этими благами и таким образом привести к росту благополучия общества. Но у нас нехватка материальных благ почти полностью ликвидирована, и теперь доходы типичного потребителя тратятся в основном на позиционные блага. Однако поскольку эти блага дефицитны по своей природе, экономический рост никак не может насытить нас ими. Увеличение жалованья не позволяет мне купить дом получше или более роскошную машину, при условии, что все мои соседи получают столько же; просто поднимаются цены. Кроме того, все мы можем тратить все больше и больше, стремясь получать позиционные блага. Мы совершаем поездки все дальше и дальше. Мы записываем наших детей на сотни разнообразных развивающих курсов. Мы все чаще делаем ремонт в домах. Экономический рост начинает походить скорее на грандиозную гонку вооружений, чем на систему производства, направленную на удовлетворение человеческих потребностей.

Вот почему, по мнению Хирша, экономический рост в нашем обществе вместо того чтобы уменьшать фрустрацию среднего класса скорее усугубляет ее. Ранняя индустриализация породила нереалистичные ожидания, позволив всему населению иметь блага, которые раньше являлись привилегией богатых. Но те дни давным-давно миновали. «То, что богатые люди имеют сегодня, не станет завтра нашим, однако становясь по отдельности богаче, мы ожидаем именно этого». К тому времени, как вы сможете позволить себе сумку от Gucci, остальной мир уже переключится на марку Prada. К тому времени, как вы сможете позволить себе костюм от Armani, уже станут престижными костюмы от Canali. И не случайно. Именно это движет экономикой.

Вы когда-нибудь замечали, что широкие массы отличаются невероятно дурным вкусом? Признайте это. Взгляните на картины Томаса Кинкейда («мастера света») — самого продаваемого художника Америки. Его работы ужасны, трудно поверить, что это продается. Или зайдите в один из дисконтных магазинов, где продают мебель с вечной рекламой «выплата до 2037 года». Попробуйте найти хоть один предмет, который вам захотелось бы поставить в вашей гостиной. Или прослушайте целиком альбом Кении Джи — самого популярного инструменталиста в мире. Типичный городской эстет найдет это занятие не просто неприятным, а прямо-таки мучительным.

Я побывал в немалом количестве домов-трейлеров по всей Северной Америке. Также я посетил большое количество нью-йоркских квартир. Большинство домов-трейлеров гораздо просторнее и удобнее, чем квартиры Нью-Йорка. Однако среднестатистический владелец нью-йоркской квартиры сойдет с ума, живя в трейлерном парке. Почему? Потому что вся обстановка там — от линолеума в ванной до кресла-качалки на лужайке — для него безнадежно безвкусна. Что произошло раньше? Может быть, бедные являются таковыми, потому что у них плохой вкус? Неужели бедность настолько притупила их эстетические чувства, что не позволяет сделать правильный выбор? Или все как раз наоборот? Может быть, определенные стили считаются безвкусными именно потому, что состоятельные граждане хотят дистанцироваться от бедняков?

В широко распространенных представлениях об эстетических предпочтениях доминирует то, что один из влиятельнейших левых мыслителей, социолог Пьер Бурдье называет «идеологией естественного вкуса». По его мнению, разница между прекрасным и безобразным, изысканным и вульгарным, стильным и безвкусным кроется непосредственно в самих объектах. Плохое искусство — действительно плохое, просто понять это способны только люди с определенным уровнем воспитания и образования. Однако, как указывает Бурдье, эта способность распознавать плохое искусство вдруг поистине чудесным образом широко распространилась. На самом деле на это способен лишь крошечный процент населения. И как вполне убедительно доказывает Бурдье, это умение почти целиком сконцентрировано у членов общества с высоким статусом. Представители низших слоев населения все как один имеют скверный вкус, в то время как для среднего класса характерно предпочтение более изысканного, но все же довольно простого искусства.