Максим Котин - Пионеры Кремниевой долины. История первого стартапа из России, покорившего мир

Затем сообщники разделились. Под утро Пачиков заявился к преподавателю, генетику Раисе Львовне Берг, с дочерью которой дружил. Там его уложили на диван, выставив на тумбочку градусник и таблетки, чтобы обеспечить алиби – якобы накануне он был в гостях, почувствовал себя плохо, поднялась температура, и пришлось оставить его на ночь.

У Раисы Берг и самой были проблемы с властями. Незадолго до того как Советский Союз вторгся в Чехословакию, в Москве осудили очередных диссидентов, самиздатовцев Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашкову. За распространение сведений о другом судебном процессе – над писателями Синявским и Даниэлем – четыре москвича получили от одного до семи лет тюрьмы. Большинству граждан СССР, конечно, судьбы диссидентов были до лампочки… Однако не обитателям Академгородка: сорок шесть ученых и сотрудников академии и университета подписали письмо в поддержку осужденных. В их число входила и Берг.

Когда Пачиков заявился к ней прятаться от преследователей, она уже сидела на чемоданах и готовилась к отъезду из Новосибирска. Подписантов «Письма сорока шести» не посадили, но подвергли обструкции и лишили должностей, припомнив им все уже имевшиеся грехи перед советской властью.

Всю ночь хозяева и нежданный гость прислушивались к шагам на лестничной площадке, а утром Раиса Львовна выдала Степану дамские туфли, чтобы собаки не подхватили след. В них он и вернулся в общежитие.

Одеколон и дамские туфли, видимо, сделали свое дело: ни Степу, ни Изю не задержали. Однако жизнь тогда разделилась для Пачикова на «до» и «после». И не только для него одного.

Как раз незадолго до этих событий на фестивале бардов в Академгородке с аншлагом прошел первый и единственный «официальный» концерт барда Александра Галича.

В то время вся страна распевала шлягер Марка Бернеса «Я люблю тебя, жизнь» – про человека, устало идущего с работы домой и с благодарностью вспоминающего солдат, которые погибли, защищая эту прекрасную жизнь. А под Новосибирском тянули вместе с Галичем: «Где полегла в сорок третьем пехота без толку, зазря, там по пороше гуляет охота, охота, охота…»

Все это было уже слишком. После разгрома «Пражской весны» в 1968 году вольнице Золотой долины тоже пришел конец. Бардовские концерты запретили. Закрыли и кафе-клуб «Под интегралом». Даже студенческий карнавал вскоре сошел на нет – и уже никогда не повторился с былым размахом.

Постепенно о ночных приключениях Пачикова и Шмерлера стало известно в кругу друзей и знакомых. Среди них, видимо, нашелся осведомитель. Степан почувствовал перемену в отношении к нему некоторых преподавателей. Прежде он пользовался расположением большинства педагогов. Теперь же они старались его не замечать. Спустя год, на летней сессии 1969 года, у Пачикова начались проблемы со сдачей зачетов. После того как ему несколько раз подряд влепили неуд, Степан понял, что дело плохо.

Декан Борис Павлович Орлов, задержав приказ об отчислении, помог Пачикову с переводом в Тбилисский университет и даже написал рекомендательное письмо. В нем сообщалось, что Пачиков – способный студент и талантливый организатор.

Борис Павлович имел все основания обратить внимание тбилисских коллег на организаторские навыки Степана. За короткий срок учебы в НГУ тот умудрился прославиться как создатель и директор первой в Сибири студенческой рок-группы, а также инициатор кампании по сбору средств на спасение Венеции, которая пострадала от крупного наводнения. Пачиков умудрился тогда набрать несколько тысяч рублей – огромную по тем временам сумму. Все деньги вместе со списком граждан, неравнодушных к чужим бедам и сохранению исторического наследия, студент отправил в итальянское посольство в СССР.

В письме к грузинским коллегам декан НГУ объяснил внезапный переезд Пачикова на Кавказ его проблемами со здоровьем. Для студента, получившего черную метку от КГБ, можно было сделать немного. Разве что отослать его подальше – в надежде на то, что спецслужбы потеряют к Пачикову интерес в силу незначительности совершенного проступка и географической удаленности от места преступления. Как-никак Грузия была отдельной республикой в составе СССР, со своей во многом независимой номенклатурой.

План, казалось, сработал. Степан благополучно перебрался в Тбилиси осенью 1969 года, доучился до пятого курса и уже готовился сдать госэкзамены и переехать в Москву. Продолжение научной карьеры в аспирантуре престижного Московского государственного университета казалось делом решенным.

Пачиков уже поверил, что в органах про него просто-напросто забыли. Однако советский репрессивный аппарат работал медленно, но по-прежнему неумолимо.

На допросе Степану предложили свалить всю вину на Изю Шмерлера. Признать, что все это придумал он, а Пачиков лишь пошел на поводу.

Сделка с совестью казалась разумным компромиссом. К тому моменту Изя уже умудрился выбраться из-под железного занавеса и эмигрировать в Израиль. От показаний Степана ему было бы ни жарко ни холодно.

Согласись Пачиков на предложение, он мог бы отделаться сравнительно легким взысканием. Следователь же получал возможность закрыть дело, которое попало к нему от коллег из Новосибирска.

Альтернатива была чудовищной. Исключение из университета. Конец научной карьеры – да и вообще крест на любой другой. Клеймо на всю жизнь… Если не тюрьма.

Подумай об отце, говорил чекист, для него это станет роковым ударом. Отец Степана был военным, вольностей себе никогда не позволял и крайне неодобрительно смотрел на фрондерство сына, который относился к власти без должного почтения с тех самых пор, как попал в компанию к физикам-лирикам Академгородка.

Слова о роковом ударе не были преувеличением – к тому моменту у отца уже диагностировали рак. Что может быть хуже, чем в муках закончить земной путь, зная наперед, что у твоего ребенка нет будущего.

Взвесив за и против, любой здравомыслящий человек сделал бы на месте Пачикова разумный выбор.

Однако в книге о философии Махатмы Ганди, с которой юношу забрали из общежития, говорилось, что человек должен поступать правильно даже тогда, когда в этом, кажется, нет никакого практического смысла – потому что весь смысл в том, чтобы знать для самого себя, что ты поступил правильно.

Пачиков от предложения следователя отказался.

После многочасового допроса Степана отвезли в университет. Декан взял зачетку и собственноручно поставил Пачикову «незачет» за последний предмет сессии. «Я и не знал, что пригрел на груди змею», – напутствовал он Пачикова.

Студент, не сдавший зачеты, не допускался к государственному экзамену. Без госэкзамена нельзя было получить диплом и поступить в аспирантуру, чтобы продолжать научную карьеру. Без диплома пять лет, потраченные на обучение, не стоили ничего.