Дарья Ваулина - Я остаюсь

– Мы не можем взять ее в «А» класс, она слишком слабенькая, ничего не выйдет, – эти слова были обращены моей маме, а услышала их я.

Неужели тот факт, что мне было неинтересно считать этих дурацких бабочек, действительно определял, стоит ли зачислять меня в самый сильный класс? А неумение их сосчитать делало самой слабой?

Я помню выражение лица людей из приемной комиссии, и помню, как внутрь меня закралось сомнение: а что, если со мной что-то не так? Почему все дети могли посчитать бабочек правильно, а я не могла сосредоточиться на их цвете и размере и делала одну ошибку за другой? Не знаю. Мне было грустно, мы шли с мамой домой, и я горько плакала.

Мы сидели 1 сентября 1997 года в большом классе. Наше первое задание – написать цифру 1 столько раз, сколько нужно, чтобы понять, что это 1 и ничто другое. Я с энтузиазмом взялась за дело. В семь лет я хорошо писала и быстро читала, поэтому написать единицу для меня было делом одной секунды. Я усердно ходила в школу, читала быстрее всех в классе, внимательно слушала преподавателя. Потом мне стало ясно: все решало мнение большинства, мое мнение никогда не совпадало с тем, что думали одноклассники. Даже на 8 марта я рисовала на открытке не маму, а папу. И я быстро стала изгоем.

*******

С девяти лет я бредила Америкой и рассказывала всем, что уеду туда и меня никто больше не увидит. Моя сестра и братья побывали в Америке, и все возвращались какие-то другие. С подарками, и сказочными историями о том, как там все иначе, чем у нас. Я думала о ней, как о земле обетованной, бредила этой страной, а в школе надо мной все смеялись, когда я показывала синюю баночку с детскими духами или что-то подобное. Но мне было все равно. Америка жила во мне и была мной, она была лучшим, что со мной приключилось. Эти разговоры вызывали у моих одноклассников справедливый гнев и раздражение. Поэтому в школе меня никто не любил. В 12 лет я пришла домой с очередного урока и сказала, что больше в школу никогда не пойду. Буду учиться дома.

Тогда родители отдали меня в частную гимназию. Если в первой школе я вела себя тихо, не считая рассказов про Америку, то во второй стала бунтарем. Там было запрещено все подряд. Нам нужно было носить форму, избегать косметики, вести себя скромно и прилично. Я нарушала всю возможную дисциплину. В рюкзаке у меня были журналы для женщин и детективы, я жевала жвачку, красила ногти лаком розового цвета и не снимала сережек. В столовой я завязывала алюминиевые ложки в узел, в раздевалке натягивала джинсы и демонстративно выходила из школы. В какой-то момент охранник заметил мою «акцию протеста», догнал и вернул обратно в школу. Там меня заставили надеть форму. Тогда я начала переодеваться в подворотнях. И с удивлением заметила, что мне нравится быть бунтарем.

***********

Школа закончилась, и я поступила в университет. Меня приняли на бюджетное отделение – те, кого должны были взять на мое место, вовремя не принесли заверенные оригиналы документов. Так я внезапно оказалась на отделении «Языки и теория коммуникации. Теоретическая и прикладная лингвистика», хотя эта тема никогда не входила в мои планы. На выбор можно было взять один язык (но не английский!) – так я начала учить испанский.

Мы зубрили неправильные глаголы по советским учебникам, и эти уроки напоминали пытку. Преподаватели редко готовились к занятиям, просыпали и опаздывали. Как-то мы целый год проходили фразовые глаголы и выражения, а еще, редкие ругательства. Преподаватель начинал урок, зачитывая фразы на испанском, а мы должны были догадаться о том, как они переводятся на русский. Грамматику испанского мы «смаковали» все пять лет. Все знания были сугубо теоритическими и никак не могли помочь в реальной жизни. То, что можно дать в сжатом виде за два-три месяца, превратилось в бесконечную атаку форм.

Помимо испанского, мы изучали старославянский и латынь. Старослав произвел на всех первокурсников такое сильное впечатление, что большинство провалило экзамен и вылетело в первый год. Я осталась, но со смешанными чувствами. Предстояло выбрать еще один язык. Я выбрала французский. К моему удивлению, прямо с первого урока меня отправили в деканат. Там мое имя значилось напротив графы «нидерландский». Оказалось, что на французский записалось слишком много людей, а на нидерландский – всего два человека, поэтому меня решили отправить к ним, чтобы уровнять группы. Я страдала и плакала, но сотрудницы деканата были неумолимы.

Тогда я обложилась табличками с неправильными глаголами и принялась учить самый сложный европейский язык – во что бы то ни стало.

На первом курсе у меня появился друг – француз Жульен. Мы вместе сидели на задних партах на старославянском языке и ничего не понимали. Он, потому что ни слова не говорил даже по-русски, я – из-за абсурда происходящего. Нам ничего не объясняли, а выданные задания сделать было невозможно.

Старославянский демотивировал заниматься лингвистикой как таковой. И поскольку желание учиться пропало, надо было что-то делать. Мы сидели с Жюльеном на лавочке, и он спросил меня, почему я не преподаю английский.

– Как почему? – отвечаю я. – Так мне ж всего семнадцать лет! Кто меня возьмет?

– Как кто? Кто-нибудь да и возьмет. Ты же говоришь по-английски, верно?

– Но когда я буду учиться?

– Не знаю. У нас во Франции в твоем возрасте все уже работают.

Франция тогда казалась мне землей обетованной, поэтому я пообещала Жульену подумать.

Вести уроки английского – серьезное дело. Я не представляла себе, с чего начну. Ну, положим, найду я детские игры и книжки на английском, чтобы хоть как-то провести первый урок… Но где взять учеников?

Я напечатала объявление «английский для детей и взрослых», написала свой номер телефона и достала клей. Идти клеить днем мне было стыдно и страшно, поэтому я вышла с утра пораньше. Спустя какое-то время я заметила, что за мной ходят дворники и срывают мои бумажки. Я решила, что это дурацкая затея и никто их все равно не увидит, отчаялась и прекратила попытки.

Но на следующий день раздался звонок. Наши соседи с шестого этажа увидели объявление и интересовались ценами на занятия. Я сжалась от ужаса, выдохнула и назвала сумму в 250 рублей за урок. Пришла к ним домой, провела занятие и, к моему удивлению, они спросили, смогу ли я приходить к ним каждый вторник и четверг. Я немедленно согласилась. Так, один за другим, у меня появились первые ученики.

Я учила всех подряд, без разбору. Брала учебники и старалась выжать из них максимум интересных вещей. Ведь каждый урок должен напоминать хорошее кино или постановку в театре. Я старательно надевала маску актера, разучивала и репетировала свою роль. Мне нужно было быть на высоте! Самому маленькому моему ученику – два с половиной года, самой старшей – тридцать пять. Во время урока люди делились со мной самыми сокровенными мыслями, переживаниями, тайнами. И я интуитивно чувствовала, что могу сделать для каждого из них. Мне не хватало опыта, но я решила делать максимум. Помогала, поддерживала, подбадривала. Я быстро привязывалась к ученикам – они становились моей семьей. И переживала за них, как за себя.