Виталий Коржиков - Мореплавания Солнышкина

— Бедный Солнышкин! — ехидно ухмыльнулся артельщик, которого не успели выгнать из-за срочности рейса.

— Разиня! — сердито процедил сквозь зубы Федькин и отпустил Солнышкину щелчок.

— Ах, Солнышкин, мы все тебя любим, — сказала Марина, будто уже прощалась.

— Ну и ну, отмочил! — вздохнул Перчиков.

А Солнышкин стоял ни жив ни мёртв и думал:

«До свиданья, Антарктида, до свиданья, океан!»

— А всё из-за Васьки и ещё из-за этой вот штуки! — с горечью проговорил он и щёлкнул пальцем по крышке маленького бронзового компаса.

— Не мели ерунду, — возразил Перчиков, который никогда не интересовался, что это за компас у Солнышкина на руке. — При чём тут эта коробка?

— А при том, — сказал Солнышкин и выложил Перчикову историю робинзоновского подарка.

— Забавно, — качнул головой Федькин, глядя на компас.

— Всё показывал правильно! А тут, когда я болтал с Васькой, в самую трудную минуту не мог шевельнуться! За штурвалом я стоять не умею, а на компасе — всё правильно. Узлы вязать не умею, а на компасе — правильно. И моряком я ещё не стал — всё равно правильно, — чуть не глотая слезы, говорил Солнышкин.

— Знаешь, — задумчиво перебил его Перчиков, — ты, конечно, прав, настоящим матросом ты ещё не стал, но не беда, Солнышкин, не всё сразу! Самое главное, чтобы работал как следует твой самый надёжный компас. — И Перчиков положил ладонь Солнышкину на грудь, где тихо и грустно стучало его сердце. — А он работал неплохо. И этот бронзовый старичок всё показывал верно.

И тут все увидели, как стрелка маленького бронзового компаса, едва шевельнувшись, твердо указала на «норд».

— Жаль только, что случилась вся эта ерунда, — сказал Перчиков и подумал вслух: — А что, если нам всем пойти к Морякову?

Вдруг среди общего крика раздался голос боцмана:

— Солнышкин, к капитану!

Все замерли. Где-то далеко в городе звякнул трамвай, за бортом плеснула волна, и с криком пролетела чайка.

Солнышкин вздохнул, пригладил чуб, поднялся по трапу и переступил порог капитанской каюты.

Моряков ходил взад и вперёд, прикрывая подушкой посиневший лоб.

— Та-ак, — мрачно сказал капитан и повернулся к Солнышкину: — Значит, убить меня захотел?

— Нет, что вы… — грустно ответил Солнышкин.

— Значит, утопить меня захотел?

— Не хотел… — ещё грустнее сказал Солнышкин.

— Опозорить меня перед всем флотом захотел?

— Нет-ет, — покачал Солнышкин головой.

— Так не хотел? — спросил сердито Моряков.

— Нет, — повторил Солнышкин и посмотрел на свои ботинки.

— Ну что ж, раз не хотел — так и быть. Марш на вахту! А шишку я тебе ещё посажу не такую! — погрозил Моряков кулаком и потёр лоб.

— Десять шишек! — раздалось за дверью, и в каюту влетел Перчиков.

— Тысячу шишек! — крикнула Марина и чмокнула Солнышкина, как после долгой разлуки.

Всё это время они стояли за дверью. Солнышкин хлопал рыжими ресницами и не верил своему счастью.

— Марш на вахту! По местам! — сердито приказал Моряков и выглянул в иллюминатор. И вдруг он охнул и запричитал: — Батюшки, батюшки! Мирон Иваныч! — Он прикрыл ладонью шишку и, повернувшись к Солнышкину, крикнул: — Трап! Немедленно парадный трап!

Солнышкин выглянул в дверь и увидел, что к борту подходит катер, а с него машет мичманкой старый добрый Робинзон.

— Батюшки! Мирон Иваныч! Как же так?! Куда?

— В отпуск. В Антарктиду, — сказал Мирон Иваныч и весело улыбнулся.

Робинзон выбрался в плавание. За долгие годы он наконец взял отпуск и решил провести его на пароходе своего прославленного воспитанника.

— А как же дом, хижина, глобус? — крикнул Моряков.

— Всё пошло в музей пионерам, — махнул рукой Робинзон. И подошёл к трапу, который на редкость быстро наладили Солнышкин с Перчиковым.

Моряков осмотрел узел, потрогал его рукой и крикнул вниз:

— Поднимайтесь! Поднимайтесь! — И скоро принял в объятия отважного старика.

— А где же Солнышкин, что с ним? — спросил Мирон Иваныч.

— А вот он, вот он, — показал на него Моряков, прикрывая шишку на лбу.

— И как он? — спросил старик.

— Отлично, отлично! — потирая лоб, сказал капитан. — Будет настоящим моряком. — И он повёл Робинзона в свою рубку.

Через минуту оттуда раздался его громовой голос:

— Все по местам!

Бывалый капитан показывал своему воспитателю старую выучку.

Но тут на катере за бортом раздался знакомый возглас:

— Стойте! Стойте!

Это, как всегда, в последнюю минуту с катера по трапу поднимался доктор Челкашкин.

Наконец все встали по местам. Загудела машина, загрохотали лебёдки.

Боцман Бурун выбирал якорь и, поглядывая на берег, шептал:

— До свидания, медведики! До скорого свидания, родные!

Судно разворачивалось, вдали оставались сопки и становились лилипутиками белые домики Океанска; по бортам парохода пенилась зелёная вода.

Капитан Моряков отдавал команды. А на самом носу парохода «Даёшь!» в обнимку стояли Солнышкин и Перчиков. Над ними кричали чайки, мимо пробегали яхты и впереди покачивались белые паруса.

Друзья всматривались в горизонт, и навстречу им катились волны далёких океанов.

Пароход «Даёшь!» торопился на юг, к жарким тропическим водам. Перед ним вежливо раскланивались медузы, и молодые акулки, сворачивая налево и направо, почтительно уступали ему дорогу.

Над мачтами качалось солнце, ныряло в каюты, и настроение у матроса Солнышкина было самое солнечное. Он усердно мылил стены каюты, в которой совсем недавно обитал драгоценный попугай бравого капитана, и вокруг разлетались радужные мыльные пузыри.

Теперь попугай шатался со своим хозяином но Океанску, а Солнышкин смывал их следы и слушал доносившуюся с палубы песенку, которую сочинил матрос Федькин:

Солнышкин окатывал переборки водой, и по ним золотистыми медузами расплывались солнечные пятна. Он представлял, как внесёт в каюту Таин чемодан и поставит на прежнее место, как она всплеснёт руками, а Марина скажет: «Молодец, Солнышкин!»