Анатолий Рыбаков - Приключения Кроша. Каникулы Кроша. Неизвестный солдат

Все это совершилось здесь. Драма войны, не оставившая следов, кроме могилы неизвестного солдата. А может быть, и других таких никому не ведомых могил.

Будь я помоложе, будь мне лет этак двенадцать или четырнадцать, я бы не отступил от этой истории: в том возрасте такие розыски очень увлекают. В третьем или четвертом классе мы нашли во дворе кусок надгробной плиты со стертой надписью о том, что здесь захоронен какой-то мещанин, и занимались этой плитой чуть ли не весь год. А здесь действительно история героическая, быть может, трагическая, еще живы свидетели Михеев, Агаповы, Софья Павловна. И есть промокашка. Да, при желании можно узнать. Если школьные следопыты проявят настойчивость, то могут установить имя неизвестного солдата.

Дедушка дожидался меня, отложил книгу, снял очки:

– Ужинать будешь?

– Так, что-нибудь.

– Борщ тебе подогрею, мясо в борще.

– Давай борщ, давай мясо.

За ужином я рассказал дедушке о Михееве и об Агаповых.

– Я хорошо знал самого Агапова, – сказал дедушка, – вместе служили на конезаводе; то мой «Изумруд» первым придет, то его «Планета». И в армии вместе служили, и погиб он геройски. Настоящий был конник, рубака, каких теперь нет. И семья образованная, интеллигентная, дочка библиотекой заведует. Видел дочку?

– Видел.

– А зятя?

– Нет.

– Зять – директор педучилища. Много для города делает. Сейчас добивается, чтобы к нам из Поронска перевели пединститут. Поронск теперь город туристский, зачем ему пединститут?

Я согласился. Пединститут действительно целесообразно перевести из Поронска в Корюков.

– А сын их – Вячеслав, видел его?

– Видел, видел.

– Историк, большой специалист по старине. Печатается.

– Карамзин!

– Парень одаренный – стихи, рассказы пишет.

– Державин!

Я уже говорил, что дедушке люди представлялись очень значительными, о каждом он отзывался с большим почтением, в самых превосходных степенях. Значительными представлялись ему и Агаповы. О Михееве он, правда, отозвался несколько сдержаннее, но тоже, в общем, благожелательно, как о садоводе-мичуринце. Такое благодушие мало шло к дедушкиной цыганской, даже несколько разбойничьей физиономии.

Рассматривая фотографию солдат, дедушка сказал:

– Молодые ребята, им бы жить и жить… Вот так-то вот молодых война косит. Меня, старого, пощадила, а их нет. – Он показал на стену, где висели портреты моих дядей. – Пришло матери извещение: погибли в боях, а где их могилы – не знаю… Все бы отдал, чтобы узнать.

Дедушка сказал это просто, как все, что говорил. Но у меня перехватило горло. Я никогда не интересовался, где похоронены мои дяди: погибли на войне – вот все, что я о них знал. И никто не говорил мне, что их могилы неизвестны.

– Да, – вздохнул дедушка. – Конечно, трудно найти солдата. А каждый кому-то дорог, особенно матерям. Помнишь, у Некрасова?

Дедушка прочитал эти стихи по-старинному, «с выражением», «с чувством». Но, честное слово, это было очень трогательно.

…Деревня была пуста.

Оценивающим взглядом Бокарев обвел два ряда покосившихся избенок, вытянувшихся по обе стороны широкой, поросшей желтеющей травой бугристой улицы. В середине ее колодец одиноко вздымал к небу свой длинный журавль.

– Вакулин, Краюшкин! – приказал Бокарев. – Разместите людей!

– Не так дом ищите, как хозяйку, – добавил Лыков.

Бокарев повернулся к Нюре:

– Какое тут у вас начальство? Кто председатель?

– Председателя у нас нет, – бойко ответила Нюра, – Клавдия у нас за бригадира. Я за ней сбегаю.

– Одна нога здесь, другая там, – поторопил ее Бокарев.

Нюра привязала козу к плетню и исчезла.

Солдаты присели у колодца.

Краюшкин почесал щеку, заросшую рыжей щетиной:

– Побриться бы надо.

– И так красивый, – усмехнулся Огородников.

– Был бы еще красивее, – добродушно возразил Краюшкин.

– Не твоим мощам чудеса творить, – заключил Огородников.

Лыков покачал головой:

– Все тебе не так, Огородников! Людей не любишь.

– А за что тебя любить? За длинный язык? Притащил нас сюда… Зачем?!

– Не я притащил, старшина приказал, – возразил Лыков, рассчитывая, что Бокарев осадит Огородникова.

Но Бокарев молчал, он и не слушал их разговор. В его солдатской жизни редко выпадали такие дни. На срочной и на сверхсрочной были увольнительные в город, были знакомые женщины. Но уже больше года, с первого дня войны, не было у него ни увольнительных, ни знакомых женщин. Пустынный вид деревни его не беспокоил. Он сам из деревни, из далекого приангарского села; днем деревня в поле, в лесу, на реке, на огородах. Тем более сейчас, без мужиков, хватает женщинам работы. И правильно, что не пошли в город. Пришли бы к вечеру, знакомства там сложные, долгие, придешь и уйдешь…

Его предположения оказались правильными. Набежали ребятишки, выполз старик в валенках и полушубке, пришли женщины, и, наконец, появилась Нюра, переодетая в сатиновое платье, с яркой косынкой на шее, в туфлях на босу ногу, и с ней бригадир Клавдия – миловидная женщина с пышной, еще стройной фигурой, в платке (под ним виднелись гладкие черные волосы), в жакете и в сапогах, плотно охватывающих ее сильные полные икры, – Бокарев уже не мог оторвать от нее глаз.

Он козырнул, молодцевато расправил плечи:

– Привет начальству!

– Здравствуйте, наши защитнички, – бойко ответила Клавдия.

– Такое, значит, дело, товарищ бригадир, – продолжал Бокарев, – есть предписание остановиться в вашем населенном пункте. Поживем день-другой, а хорошо примете, то и недельку. – Он снял фуражку, движением головы откинул назад свои красивые волосы. – Много нам не надо: крышу над головой, постель…

– Постель, наверно, широкую потребуете, – засмеялась пожилая женщина с высоко подоткнутой юбкой.

– Это уж как устроите, – в тон ей ответил Бокарев. – Еда у нас своя, а выпить не откажемся, если поднесете.

– Где ее достанешь, водку-то? – заметила та же пожилая женщина.

– А достанешь, вам же отдашь, чтобы до города довезли, – добавила другая и подняла высоко руку. – Вот так с поллитрой и голосуешь.

Бокарев внушительно заметил:

– Гражданочка, среди военных шоферов калымщик – редкое и позорное явление.

– Нам не для кого водку держать: все мимо нас едут, никто не останавливается, никому мы не нужны. – На лице Клавдии блуждала загадочная улыбка: не то завлекает, не то сама развлекается болтовней.