Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

На первом этаже, у вешалки, он столкнулся с Сашей Панкратовым.

– Ты куда? – спросил Саша. На рукаве у него была красная повязка – знак дежурного по школе.

В другой ситуации Юра не обратил бы внимания на эту мелюзгу, хотя и с красной повязкой на рукаве. Но страх еще не прошел, и он растерянно пробормотал:

– Я выйду на минутку, отдам отцу ключ от квартиры, свой он потерял. Сейчас вернусь.

Валентин Валентинович уже ожидал его, Юра передал ключи.

– Когда у вас обед?

– С двенадцати до часу.

– Без четверти час я верну ключи.

– Только не опоздайте, а то двери закроют.

– Не беспокойся! Может быть, приду раньше.

– Это было бы очень хорошо.

– Пока!

– Пока!

В дверях стоял Саша Панкратов. Идиот!

– Ты чего здесь торчишь?!

– Запереть дверь.

– Я могу это сделать сам.

Юра вошел в школу.

Саша запер дверь.

Предстояли два часа томительного ожидания. Надо делать физику, но Юра пошел в исторический, там занималась Люда: не выйдет ли она к своей клетке, вдруг потребуется портфель…

Люда конспектировала, из кабинета не выходила.

Звонок возвестил большую перемену. Выкрикивая «Распределение! Распределение!», все высыпали в коридор, понеслись вниз по лестнице, яростно застучали кулаками в закрытые двери столовой: «Распределение – открывай!..»

Яша Полонский прокричал:

Двери открылись. Расталкивая друг друга, ребята ворвались в столовую, уселись за длинные, покрытые клеенкой столы. Во главе стола – кастрюля с супом, по краям – алюминиевые миски и ложки, в середине – блюдо с ломтями черного хлеба, его тут же расхватали, каждый стремился получить горбушку…

Юра вышел из класса за Людой.

Люда вынула из клетки портфель, сунула в него тетрадки, положила обратно. Слава богу! Теперь возьмет его только после обеда…

Единственным украшением столовой был плакат: «Хорошо прожеванная пища идет впрок». Внизу карандашом было приписано: «Что такое прок?»

Ребята стучали ложками по столу:

– Распределение – распределяй!

Яша Полонский взобрался на скамейку:

Дежурные в халатах разливали суп по мискам. Кит большим кухонным ножом разрезал на противне блинчатый пирог.

– Что это такое? – Юра брезгливо ткнул вилкой пирог.

– Блинчатый пирог.

– Где же мясо?

– Он с кашей.

Юра отодвинул миску.

– Дрянь, завернутая в гадость!

– Ты, наверно, лебеду пополам с соломой не лопал? – спросил Генка.

– Извини, не ел ни соломы, ни сена.

– Недобитый контрик! – бросил ему вслед Генка.

Ребята стучали ложками по столу:

– Добавки! Добавки!

Миша окликнул Шныру и Фургона:

– Панфилов! Зимин!

Они подошли.

– Ведь вы знали, что финка не моя, а Витькина. Почему молчали?

И на этот раз Шныра и Фургон молчали. Что они могли сказать?

– Непонятно, в какие игры вы с ним играете? – сказал Генка. – Он вдвое старше вас. Пируете вместе. На какие деньги? Воруете?

– А ты видел? – осмелел Шныра.

– Трусоеды вы несчастные, – сказал Миша, – еще раз продадите, мы с вами такое сделаем – пух полетит. А теперь катитесь!

Шныра и Фургон поспешили это сделать.

– Зря ты их так отпустил, – сказал Генка.

– В угол поставить?

– Гнать из школы к чертовой матери!

– Всех поисключаем, один Генка останется, – усмехнулся Миша.

Юра вышел на улицу. Валентина не было. Правда, еще только половина первого, но все равно Юра нервничал.

Вышла из школы Люда с девочками, ребята помчались на спортплощадку. Миша и Генка присоединились к тем, кто играл в итальянскую лапту.

Юра посмотрел на часы. Черт возьми! Без четверти час.

Люда прохаживалась по двору с подругой. Юра не спускал с нее глаз: если она попытается вернуться в школу, он во что бы то ни стало задержит ее до прихода Валентина, оставит с Валентином и в это время положит ключи.

Валентин Валентинович появился без десяти час.

Юра пошел ему навстречу.

– Ну как?

– Все в порядке, – весело ответил Валентин Валентинович, возвращая Юре ключи.

– Если можно, задержите на несколько минут Люду.

– Это нужно?

– Нужно.

Валентин Валентинович подошел к Люде, поздоровался, познакомился с подругой…

Юра вошел в школу, поднялся по лестнице, коридор был пуст, вложил ключи в портфель Люды, засунул портфель на место.

Страхи его казались теперь смешными. Идиот, психопат, истерик, паникер! Как весело и уверенно держался Валентин Валентинович! Да, человек!

На последнем уроке Миша объявил, что сегодня заседание учкома. Все члены учкома обязаны явиться; могут остаться и желающие.

Юра не был ни членом учкома, ни желающим остаться. Но после занятий, собирая книги у своей клетки, он услышал, как один паренек сказал другому:

– Я останусь на учкоме.

– А что будет?

– Кто то у кого то чего то спер из клетки.

Юра похолодел. Впрочем, если о нем, то почему его не вызвали?

К клеткам подошли Миша с Генкой.

Миша как то странно посмотрел на Юру, а Генка сказал:

– Между прочим, и тебе не мешает остаться на учкоме.

– Зачем? – с замирающим сердцем спросил Юра: боялся, что сейчас он услышит про портфель.

Но Генка сказал только:

– И тебя касается.

Юра пожал плечами:

– Не понимаю…

– Там поймешь!

В красном уголке было душно, набилось много ребят. Тянуло на улицу.

Миша поторопил Генку:

– Давай, что у тебя, только покороче!

– Диспут о мещанстве ничего не дал, – сказал Генка. – Обывательщина нас захлестывает, отрицательные явления множатся. Известный всем Витька Бурков, воровская кличка Альфонс Доде, продолжает разлагать младшеклассников, а мы никак не реагируем. Есть и другие факты, совсем свежие, – он посмотрел на Юру, – но о них потом…

Ждать, томиться два часа, пока дойдут до него? Нет, пусть уж сразу!

– Почему потом? Говори сейчас! – сказал Юра.

– Успеешь! Так вот, продолжаю. – Генка вынул из сумки тетрадь в коленкоровом переплете. – Сейчас я прочитаю стихи, которые пишут учащиеся шестого класса – кстати, пионеры. – Генка перелистал тетрадь.

– Вот: «Розы тогда расцветали и пели тогда соловьи, когда мы друг друга узнали, то были счастливые дни». Дальше! «Пускай другую ты ласкаешь, такую гордую, как я, но, может, счастье потеряешь и вспомнишь обо мне тогда». Это пишет ученица советской школы и пионерка. – Генка перевернул еще несколько страниц. – «Ты не знаешь, что я тайно страдаю, ты не знаешь, что я тайно люблю, к тебе подойти я не смею, люблю, но сказать не могу»… А вот еще: «Вспомни минувшие годы, вспомни минувшие дни, вспомни денек тот веселый, когда познакомились мы». Мало? Пожалуйста! «Не плачь, когда крылом могучим твой горизонт тоска затмит, не верь ты этим грозным тучам, за ними солнышко блестит». И рисунок.