Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

Натыкаясь на какие-то вещи, Миша шел вслед за женщиной. Он ее не видел, только слышал шаркающие шаги и голос, бормотавший: «Осторожно, не споткнитесь, осторожно», как будто он мог что-нибудь видеть в совершенно темном коридоре.

Женщина открыла дверь и впустила Мишу в комнату. Тусклая лампочка освещала столик и разложенные на нем карты. За пасьянсом сидела бабушка Подволоцкая, а тетя Соня вошла вслед за Мишей. Это она открывала ему дверь.

Миша огляделся. Комната была похожа на мебельный магазин. В полном беспорядке стояли здесь шкафы, столы, тумбочки, кресла, сундуки. В углу виднелись округлые контуры рояля. Через всю комнату от железной печи тянулись к окну трубы, подвешенные на проволоке к потолку. На полу валялась картофельная шелуха. В углу облезлая щетка прикрывала кучу мусора, того мусора, который всё собираются, но никак не соберутся вынести. Возле двери стоял рукомойник, и под ним – переполненное ведро.

– Проходите, молодой человек, – сказала бабушка и отвернулась к картам. Края ее потертого бархатного салопа лежали на полу. – Проходите. За беспорядок извините – теснота. – Она задумалась над картами. – От холода спасаемся. (Пауза и шелест карт.) Вот и перебрались в одну комнату: дровишки нынче кусаются…

– Мама, – перебила ее тетя Соня, взявшись за ручку ведра с явным намерением его вынести, – не успел человек войти, а вы уже о дровах!

– Соня, не перечь, – ответила бабушка, не отрывая глаз от карт. – Ты положила на место ключ?

– Положила. Только вы, ради бога, его не трогайте. – Тетя Соня опустила ведро, видимо прикидывая, можно ли его еще наполнить.

– Куда ты его положила?

– В буфет, – нетерпеливо ответила тетя Соня.

– Уж и слова сказать нельзя! – Бабушка смешала карты и начала их снова раскладывать. – Постыдилась бы – чужой человек в доме.

Потом бабушка обратилась к Мише:

– Садитесь, – она показала на стул, – только осторожнее садитесь. Беда со стульями. Столяр деньги взял, а толком не сделал. Кругом, знаете, мошенники… Приходит мужчина, прилично одет – хочет купить трюмо. Я прошу десять миллионов, а он дает пятнадцать рублей. И смеется. Каково? – Старушка переложила карты. – Каково? Я ему говорю: «Знаете, милостивый государь, когда миллионы ввели, я год не верила и по твердому рублю вещи продавала, а теперь уж извините, миллионы, так миллионы…»

– Мама, – опять прервала ее тетя Соня, все еще в нерешительности стоявшая у ведра, – кому интересно слушать ваши басни? Спросили бы, зачем человек пришел.

– Соня, не перечь, – нетерпеливо ответила бабушка. – Вы, наверно, от Абросимовых? – обратилась она к Мише.

– Нет, я…

– Значит, от Повздоровых?

– Нет, я…

– От Захлоповых?

– Я от вашей внучки Лели. Скажите: вы знали Владимира… Владимировича Терентьева? – одним духом выпалил Миша.

– Как вы сказали? – переспросила старуха. Миша медленно повторил:

– Не знали ли вы Владимира Владимировича Терентьева, офицера флота? Он учился в академии у вашего мужа, адмирала Подволоцкого.

– Терентьев, Владимир Владимирович? – Старушка задумалась. – Нет, не знавала такого.

– Как же вы не помните, мама! – сказала тетя Соня. Она уже подняла ведро и теперь, вмешавшись в разговор, поставила его обратно. От этого помои еще больше расплескались. – Это несчастный Вольдемар, муж Ксении.

– Ах! – Старушка всплеснула руками. – Ах, Вольдемар! Боже мой! Ксения! – Она подняла глаза к потолку и говорила нараспев: – Вольдемар! Ксения! Боже мой! Несчастный Вольдемар… – Она повернулась к Мише и неожиданно спокойным голосом добавила: – Да, но он погиб.

– Меня интересует судьба его семьи. – Что же, – старушка вздохнула, – знавала я Вольдемара. И супругу его, Ксению Сигизмундовну, тоже знавала. Только давно это было.

– Простите, – Миша встал, – как вы назвали его жену?

– Ксения Сигизмундовна.

– Сигизмундовна?

– Да, Ксения Сигизмундовна. Красавица женщина, – затараторила старушка, – красавица, картина!..

– Ее брата вы не знали? – спросил Миша.

– Как же, – с пафосом ответила старушка, – Валерий Никитский! Блестящий офицер. Красавец. Он тоже погиб на войне. – Она вздохнула. – Всех знавала, да ушло это время. Мамашу Владимира Владимировича, эту самую Терентьеву… как, бишь, ее… Марию Гавриловну, скажу по правде, я недолюбливала. Из простых… Впрочем, нынче простые в моде…

– Вы не знаете, где они теперь? – спросил Миша.

– Не знаю, не знаю. – Старушка отрицательно покачала головой. – Вся их семья странная, загадочная. Какие-то тайны, предания, кошмары…

– Возможно, вы знаете их прежний адрес?

– В Петербурге жили, а адрес не помню.

– Адрес можно узнать, – сказала вдруг тетя Соня. Она стояла у самой двери с ведром в руках. – На его письмах к папе есть обратный адрес. Но разве в таком хаосе что-нибудь найдешь!

– Я вас очень прошу, – сказал Миша, переводя умоляющий взгляд с бабушки на тетю Соню и с тети Сони на бабушку. Знаете, родственник, пропал без вести… – Он вскочил со стула: – Только скажите, что надо сделать. Я вас очень прошу.

– Найди ему, Соня, найди, – благосклонно проговорила бабушка, снова принимаясь за карты.

Тетя Соня колебалась, но представившаяся возможность отложить выливание помоев взяла, видимо, верх. Она поставила ведро обратно в лужу и начала указывать Мише, что надо делать. Он передвинул шкаф, комод, влез на рояль, вытащил ящик, за ним корзину. Тетя Соня нагнулась над корзиной и вытащила из груды бумаг пакет, на котором потускневшими от времени буквами было написано: «От В. В. Терентьева».

– Большое спасибо, – сказал Миша, задвигая обратно корзину и надевая шапку, – большое спасибо!

– Пожалуйста, молодой человек, пожалуйста, – сказала бабушка, не отрывая глаз от карт. – Заходите к нам. До свиданья.

Сжимая в кармане пакет с письмами, Миша выскочил на улицу, к дожидавшимся его ребятам.

Все письма были в одинаковых конвертах. Аккуратным почерком на них был выведен адрес: «Его Превосходительству Петру Николаевичу Подволоцкому. Москва, Ружейный переулок, собственный дом. От В.В.Терентьева, С.Петербург, Мойка, дом С. С.Васильевой».

Содержание писем тоже было одинаково: поздравления с днем ангела, с Новым годом и тому подобное. Только одна открытка, датированная 12 декабря 1915 года, была несколько пространнее.

«Уважаемый Петр Николаевич, – писал в ней Терентьев, – пишу с вокзала. До поезда тридцать минут, и я, к сожалению, лишен возможности лично засвидетельствовать Вам свое почтение. Задержался в Пушкине, а к месту назначения должен явиться не позднее 15-го сего месяца. Какова бы ни была моя судьба, остаюсь искренне преданный Вам В. Терентьев».