Герцель Новогрудский - Дик с 12-й Нижней. На маленьком острове

Один мальчик жил по одну сторону океана, другой - по другую. В разных частях света.

Одного звали на американский лад, другого - на эстонский.

Один был жителем самого большого города в мире, другой - крохотного островка.

Один никогда не видел поля, другой никогда не ходил по асфальту.

И конечно, оба понятия не имели друг о друге.

Да и я о них тоже.

А потом узнал и написал две повести. Те самые, что сейчас у вас в руках.

Они появились потому, что на свете существовал ещё третий мальчик. О нём мне тоже хочется рассказать.

Рассказ начнётся с путешествия.

Третий мальчик ехал в поезде и смотрел в окно. Поезд шёл долго, с запада на юг, к берегу Каспийского моря. И мальчик, сидя в жёстком вагоне на жёстком столике, смотрел и смотрел. Целыми днями.

Он видел всё, что бывает видно, когда едешь в поезде. Мелькали поля и леса, реки и озёра, города и деревни, шумные станции, вереницы телеграфных столбов, птицы на проводах.

Всего этого память не сохранила, потому что люди начинают помнить себя лет с пяти, мальчику же тогда не было трёх.

Но вот встречу с морем, как ни странно, он запомнил.

Оно раскрылось внезапно. Оно будто подхватило мальчика на руки, и он его увидел. Всё целиком. До самого горизонта. Необъятное, синее, с белыми барашками на гребнях волн, с ослепительными солнечными бликами. И синим был ветер - особенный, насквозь продувающий, солёный.

Я не знаю, зажмурился ли в тот миг третий мальчик или широко раскрыл глаза, закричал ли в восторге или, зачарованный, сжался в комочек, спрашивал ли о чём взрослых или молчал. Всё это в памяти не осталось.

А море осталось. Оно притянуло его, как магнит притягивает железо. И больше не отпускало. Ни когда был маленьким, ни когда стал большим.

Пока был маленьким, всё складывалось вполне хорошо. Третий мальчик жил в дымном и светлом городе Баку, а там море будто специально для ребят: хочешь купаться - купайся, хочешь ловить мордастых черногородских бычков - лови, хочешь загорать - пожалуйста, а то можешь просто забраться под пристань, сидеть и слушать. Волны под пристанью болтливы, любят разговоры разговаривать.

Третий мальчик думал, что море в Баку - лучше не бывает, но когда попал па одинокий каспийский остров Жилой, понял: море, оказывается, морю рознь. Одно дело - море в городе, где на него давят каменные стенки набережных и напирают гранитные лбы молов, другое - там, где оно, ни с кем не считаясь, шумит для себя. Морю главное - быть одному. И ещё ему главное - простор.

Одиночества и простора на Жилом хватало. Было даже непонятно, почему пустынный остров называется Жилым. Если он и был таким, то только для ужей. Они там грелись на солнце тысячами. Жилой, наверно, считался у них курортом.

Мальчик один бродил по берегу, и разомлевшие от тепла ужи шипели, но не уползали. Он брал их на руки, обвивал вокруг шеи, воображал себя индийским жрецом. Ужи терпели, вытягивали головы, мудрыми змеиными глазами смотрели в глаза ребёнка.

Рядом шумело море. Под ногами пружинил горячий, чистый, мягкий песок. Мальчику было хорошо.

Однако как бы хорошо ни было, постоянно водить компа-нию с ужами - не занятие, да и вечно оставаться маленьким нельзя. Годы катились, словно камни с горы. Было детство - и прошло, была юность - тоже прошла. Третий мальчик оглянуться не успел, как превратился сначала в человека сравнительно взрослого, потом - взрослого без всякого сравнения.

Так случилось, и всё. С этим ничего нельзя было поделать.

А коль скоро случилось, придётся мне признаться в том, о чём я умалчивал. Ведь третий мальчик для меня не просто мальчик, ведь вы, наверно, уже догадались, что, говоря о нём, я говорил о себе, вспоминая его, вспоминал своё детство. Словом, третий мальчик это я, поняли?

Ушло от меня детство, ушло и море. Каспий остался где-то далеко, я снова был в поезде, снова мелькали провода и птицы, поезд шёл в Москву.

И вот я вышел на привокзальную площадь. Город раскрылся передо мной как море. «Здравствуй, Москва,- сказал я себе,- здравствуй, взрослая жизнь, здравствуй, взрослая работа, здравствуйте, все места, где побываю, все люди, которых повстречаю, всё то, о чём буду писать».

Я хотел ездить, видеть, писать.

Счастье моё, что как хотел, так получилось. Я и вправду много на своём веку поездил, много чего повидал, со многими людьми встречался. С разными: хорошими и плохими, интересными и неинтересными, умеющими радоваться всему, чему следует радоваться, и глядящими на мир тусклыми глазами. Понял одно: хороших людей на свете больше, чем плохих, интересных больше, чем неинтересных, что же касается тех, скучных, с тусклыми глазами,- то бог с ними, лучше от них держаться в стороне.

А магнит не слабел. Сколько ни бродил по земле, где ни бывал, к морю всё равно тянуло. И я не противился. Каспийское, Азовское, Чёрное, Белое, Аральское, Охотское, Карское… Каждое - особенное, каждое - как чудо. Да и моряцкий народ- особенный. Что рыбаков взять, что моряков, что портовиков, что судостроителей. Превосходный народ! Много я с ними времени скоротал, многое вместе передумал.

Среди морей, которые я записал в друзья, не было одно-го - Баренцева. Оно возникло передо мной с первых дней войны и стало роднее других, потому что ничто не оставляет такого следа в душе человеческой, как война.

Жарко пришлось холодному морю Баренца в те военные годы. Бои шли на воде, под водой, в небе, на суше. Североморцы сражались здорово, всему миру на удивление. И я сейчас с гордостью вспоминаю о том, что тоже был североморцем.

Потом пришла победа, наступила мирная жизнь. Матросы с надводных кораблей натянули на корабельные орудия чехлы, подводники сдали на базу запасные торпеды, солдаты вернули взводным лишние боевые патроны.

А я своё оружие не сдал никому. Моё автоматическое перо осталось при мне. И остались друзья военных лет, и осталась охота ездить, и осталась охота слушать, и осталась охота писать.

Вот однажды, немало уже воды после войны утекло, бродя по нашей земле, встретился я со своим давним другом-североморцем. Тот только из Америки.

То да сё. Среди многих историй рассказал мне друг одну, для заокеанской страны, может быть, малопримечательную, но на наш, советский взгляд удивительную.

Дело было в Нью-Йорке. Повредил себе тамошний парнишка глаз, надо было положить его в больницу.

А больницы, как известно, там платные. А семья рабочая. А денег на лечение нет.

Тогда врачи предложили удалить мальчику повреждённый глаз. Так, мол, дешевле.