Эдуард Веркин - ЧЯП

Он погрузился в свои мысли и не заметил, что Царяпкина забралась на паровозную кабину и стала читать стихи уже оттуда.

– …во тьме ненастной ночи, под ветра волчий вой, сияющие очи, взирают за тобой…

Как-то так.

Из здания вокзала показалась высокая и худая женщина в платье. Женщина приблизилась к паровозу и сказала:

– Лена, слезай, домой пора.

Мать, подумал Синцов. Мать Царяпкиной, тоже Царяпкина. Библиотечный работник и немного моет полы на вокзале.

В ответ на это предложение Царяпкина снова схватила гитару и переключилась на песню, в этот раз пела громче. Синцов стал слышать лучше и даже немного понял смысл исполняемой музыки. В песне рассказывалось про злоключения некоего Оскара Трупылёва, сына брандмейстера и белошвейки. Так уж получилось, что в жизни Трупылёву категорически не везло, его не любили собаки и дети, в его присутствии перегорали бытовые приборы, на хорошую работу он устроиться не мог, и девушки на него внимания не обращали совершенно. Трупылёв не унывал, стоял, как скала, и рассчитывал, что рано или поздно ему воздастся за достойную жизнь. В частности, Оскар регулярно играл в лотерею. Однако жизнь прошла, а Трупылёв так ничего и не выиграл. И вот на разбитом жизненном берегу он сидит, вспоминает минувшее и, как ни странно, не теряет надежды.

Мать Царяпкиной, заметив, что творчество ее дочери пользуется пусть небольшим, но стабильным интересом у публики в лице Синцова, покраснела.

– Ленка, слезай с паровоза, – повторила сухопарая женщина. – Не позорь меня!

– А что такого? – спросила Царяпкина. – Я же никому не мешаю, сижу, песни пою, не матюгаюсь ведь.

– Про тебя и так уже в газете печатали, – напомнила мать. – Хватит уже, не маленькая.

– Да ничего не делаю ведь!

– Слезай!

– Сейчас!

Царяпкина достала из рюкзачка небольшую пачку листовок и тут же разбросала их с паровоза им. Чумбарова-Лучинского. Синцов хотел поймать листовку, сохранить ее в качестве документа эпохи, но бумагу подхватил ветер и разнес по площади, искусство отправилось в массы.

– Прекрати! – несколько с запозданием крикнула Царяпкина-старшая, но поздно, поэтическое засорение уже свершилось.

Царяпкина стала слезать с паровоза, а ее мать принялась ловить листовки из воздуха и поднимать их с асфальта.

Царяпкина-младшая, завидев это, соскочила с паровоза и принялась убеждать мать листовки не собирать. Начался скандал, который Синцов тоже немного поснимал. Однако столь явно присутствовать при семейных разборках он счел неприличным, выключил камеру и отправился с площади прочь, прикидывая – не пойти ли на самом деле на реку? Духовной пищи он сегодня уже снискал, можно было бы и отдохнуть. А потом уж и к Грошеву.

Синцов двинулся по направлению к реке по тропинке под липами. Через полквартала за спиной послышались шаги и глухой звук бумкающей по тощим лопаткам гитары. Его догоняла Царяпкина, явно догоняла. Но Синцов решил гордо не оборачиваться.

Царяпкина обошла слева, почти протиснулась между Синцовым и репьями, росшими вдоль забора, забежала вперед, остановилась перед Синцовым.

– А я тебя знаю, – сказала Царяпкина. – Ты вчера у Чяпика сидел.

– Сидел, – согласился Синцов. – А что?

– Да так, ничего, – хмыкнула Царяпкина. – Просто интересно. С виду приличный человек…

Она чуть отошла в сторону, оглядела Синцова, скептически поморщилась.

– Нашел с кем связаться. С Чяпом.

Царяпкина ехидно цыкнула зубом.

– А почему с Чяпом? Он ведь Грошев…

– Он Чяп. Не Чам, не Чом, не Чум. Чяп.

В подтверждение этого Царяпкина несколько раз хищно щелкнула зубами, словно откусывая от воздуха.

– Чяп, мироед и кровопивец.

Понятно. Чяп так Чяп.

– Вообще-то ЧЯП – это аббревиатура, – сказала Царяпкина. – Чеченская Республика, Ямало-Ненецкий автономный округ и Пермский край. Это монеты такие разноцветные, видел, наверное.

– Ага.

– Так вот, эти три монеты, – они очень дорогие. Их в две тысячи десятом отчеканили, и тогда они почти ничего не стоили. А сейчас вздорожали уже не в разы, а на порядки. А у Грошика чуйка, как у свиньи на трюфели. Он как-то тогда понял, что эти монеты подорожают, – и накупил их побольше. И своему дружку Лбу понасоветовал купить. Вот теперь они их и продают потихоньку.

– Забавно…

– Этот ЧЯП до сих пор дорожает, – сообщила Царяпкина. – Так что Грошик человек весьма небедный. Родителей каждую осень в Тунис отправляет, машину им купил. Короче, он этому ЧЯПу всем своим доходом и обязан. Поэтому когда история эта прояснилась, его так все и стали называть – Чяп. Его и в школе так зовут, кстати, уж и имя настоящее позабыли, Чяп и Чяп. Я ему даже фамилию предлагала поменять – на Чяпов, но он отказался. Такая вот история.

История Синцову понравилась, он любил такие. В которых люди вот так на ровном месте богатеют. Приятно всегда представить, что на месте этого внезапно разбогатевшего человека мог оказаться ты.

– Был нормальный парень Петя Грошев, но потом его Чяп поглотил совершенно, – объявила Царяпкина. – И ничего, кроме денег, он уже не видит. Люди гибнут за металл, короче. Поэтому тебе и говорю – приличным людям с Петенькой лучше общаться как можно меньше, а то заразиться легко. Так что я тебя предупредила, потом ко мне никаких претензий.

– Хорошо.

Царяпкина достала из-за спины гитару и прямо на ходу спела политическую частушку про немытую Россию, про бояр, про опричников и народ, который всегда безмолвствует и точит, точит помаленьку бунтарский топор.

– А кто такой Чумбаров-Лучинский? – спросил Синцов. – Давно хотел узнать…

Но перед тем, как ответить, Царяпкина спела еще одну частушку, на этот раз про местную элиту, погрязшую не просто в банальной коррупции, но еще и в непроходимой нравственной заскорузлости.

– Чумбаров-Лучинский? Это друг братьев Дятловых.

Царяпкина произнесла это с пафосом, так, словно Чумбаров-Лучинский был другом не Дятловым, а по крайней мере Чарлзу Дарвину.

– Он вернулся с Гражданской войны на одной ноге, но все равно работал путевым обходчиком. Только тяжелый труд не погасил в нем тягу к прекрасному, он один в годы разрухи и нужды смог разглядеть искру самобытного таланта.

Как из книжки говорит, отметил Синцов. Может, так и есть, а может, и сочиняет. Каждый хочет въехать в вечность на плечах Чумбарова-Лучинского.

– Чумбаров-Лучинский сам фигура, в моей студии его Громыкин изучает. У нас вообще все расписано, каждый изучает какого-либо известного земляка и пишет про него исследование. Остальные…

– Кстати, а остальные почему не пришли? – спросил Синцов. – Ну, товарищи твои? Дятловцы?

– Так получилось, – уклончиво ответила Царяпкина. – Кто в лагерь уехал, у некоторых вывих…