Галина Гордиенко - Хозяйка ночи

Анка никак не могла проснуться. Дважды переставляла будильник, оттягивая подъем – вначале на двадцать минут, потом еще на двадцать, на десять, снова на десять, еще раз на десять… И тут же мгновенно засыпала, едва успев сунуть сотовый куда-то в изголовье.

А может, Анка и не хотела просыпаться? Чтобы не думать о вчерашней встрече со странной дамой в летящих черных одеждах. Анка встретила ее после школы, в парке, куда забрела, несмотря на погоду. Лишь бы не идти домой!

Казалось, в парке она одна. Анка не сомневалась: вряд ли найдется еще сумасшедший бродить по городу, когда с неба сыпется мерзкая ледяная крупа – то ли дождь, то ли снег.

А потом Анка вдруг увидела на скамейке темный силуэт. Именно силуэт – застывший, неподвижный, будто вырезанный из черного картона. Неживой совершенно. И пошла к скамье, пытаясь понять – что это.

«Может, скульптура, – думала Анка, шагая по дорожке. – Сейчас модно что-нибудь эдакое изобразить, оригинальное и простое в то же время. Типа – собака и старик с палочкой у пешеходного перехода. Или дворник с метлой у магазина. Или дерущиеся мальчишки у школы. Или вон на скамью усадить кого-нибудь…»

Тут Анка рассмотрела, как ветер треплет у «скульптуры» подол черной юбки, как играет с черным шелковым шарфом, перебирает темные пряди волос… и невольно замедлила шаги, словно испугавшись чего-то. Пожалуй, слишком статична фигура незнакомки, будто манекен одели и нацепили на него парик.

Женщина резко повернула голову, Анка вздрогнула от неожиданности. И зачем-то села рядом. А дама в летящих черных одеждах (именно так хотелось ее называть) лишь едва заметно усмехнулась. И снова отвернулась.

Анка не помнила, сколько времени они просидели вот так, неподвижно, не обращая внимания на колючую морось с неба, глядя прямо перед собой и ничего не видя. Анка лишь чувствовала, как постепенно немеет от холода ее лицо, как все более нечувствительными становятся щеки и пальцы рук, как тяжелеют облепленные снегом пряди волос…

Внезапно незнакомка с едва уловимой насмешкой спросила:

– Ну и что тебе нужно от меня?

– Ничего, – трудно шевельнула Анка застывшими губами.

– Так не бывает, – дама говорила вроде бы холодно, равнодушно, и все же… она смеялась над Анкой. – Ко мне просто так не подходят.

Анка попыталась пожать плечами, но не смогла, так замерзла.

– Да еще в такую погоду. В пустом парке. Вечером. Если только… тебя не вела ненависть.

«Почему сразу – ненависть? – вяло удивилась Анка. – Вовсе я не ненавижу эту дурочку Гульку…»

– Тебя обидели? Предали? Обманули?

Обледеневшие ветки над Анкиной головой тонко и стеклянно прозвенели, будто жаловались на жизнь. В Анкином сердце что-то согласно отозвалось: «…обидели… предали… обманули…»

И Анка прошептала, отвечая сразу на все три вопроса:

– Да. Да. Да.

– Ты хочешь отомстить?

– Не знаю. Нет, наверное.

– Наказать?

Снова над головой запели-зазвенели ветки, хотя Анке казалось, что ветер, наконец, стих.

Анке вдруг захотелось заплакать, но слез не было, только тугой комок где-то в груди мешал свободно дышать, причиняя боль.

Анка кивнула. Видимо, кивнула. Она плохо понимала, что происходит. Казалось, она спит и видит сон. Интересный и… страшноватый.

Незнакомка почему-то пугала Анку, было в ней что-то… нездешнее.

Красивое лицо словно вырезано изо льда – строгое, холодное. И взгляд… Она как сквозь Анку смотрела, девочка чувствовала себя стеклянной и неприятно хрупкой. Казалось, толкни ее незнакомка, и Анка осыплется у ее ног горкой прозрачных льдинок.

Женщина негромко засмеялась, и Анка удивилась: обледеневшие ветки над головой звенели точно так же тонко-хрустально.

Или это ветки и звенели? Как-то не вязался смех с изящной строгой дамой.

Анка увидела, как женщина протянула руку, будто снежинку поймать хотела. И тут же над Анкиной головой что-то звонко хрустнуло. На призывно раскрытую ладонь незнакомки упала тонкая веточка – прямая, без ответвлений, вся в сверкающей ледяной корочке.

Женщина стремительно встала. И тут же вновь поднялся сильный ветер, снежную крупу завертело, закружило, с силой бросило Анке в лицо…

Она зажмурилась, спасая глаза, и именно в эту секунду что-то упало Анке на колени.

– Коснись ею своей обидчицы, – шепнул Анке ветер.

Или это сказала незнакомка?

Анка открыла глаза, но дамы рядом уже не было. Сквозь снежную круговерть Анка рассмотрела черный силуэт на аллее и развевающийся по ветру шелковый шарф.

– И все?! – Анка попыталась закричать, однако голоса не было, она лишь жалко просипела что-то.

Женщина уходила, ее темные волосы стелились над землей, светлой лентой обвивала их поземка. А над Анкиной головой веселыми колокольчиками запели обледеневшие ветки:

– Все-все-все!.. Верь нам… Все-все-все!..

Погода словно с ума сошла, Анка и не помнила такой. Снег с дождем то несло почти горизонтально, то закручивало в стремительные смерчи, то швыряло тяжелой дробью Анке в лицо.

Деревья на аллее зябко жались друг к другу, свет фонарей дрожал – зыбкий, неверный, чем-то напоминающий лунный.

Обледеневшие ветки над Анкиной головой звенели уже не весело, в их пении звучало безумие. Этот страшный звон словно ввинчивался в Анкины виски, что-то требуя от нее, поднимая со скамьи, заставляя действовать…

Анка бежала по парку, спеша к Гулиному дому в глупом страхе опоздать. Сжимала в замерзшей руке тонкую обледеневшую веточку, почти не чувствуя ее. Анке по-прежнему казалось, что это сон.

Она, Анка, сейчас в своей постели. Спит себе спокойно и смотрит этот страшненький фильм с собой в главной роли.

И этот темнеющий пустынный парк ей просто снится. И странная дама со стеклянным смехом – всего лишь сон. И сумасшедший бег сквозь раннюю зимнюю ночь – сон. И сама она – жалкая и злая, желающая отомстить, и в то же время отчаянно трусящая – тоже снится себе.

Не существует ее такой!

Нет, и все.

Анка неподвижно стояла у хорошо знакомого подъезда и ждала.

Свет мощного фонаря освещал крыльцо, обледеневший тротуар, бесконечный ряд машин вдоль дороги. В ближайших – таинственно мерцали голубые огоньки спящей пока сигнализации.

Анка равнодушно отметила, что дождь со снегом уже не сечет лицо. И ветер снова стих, теперь в ушах звенело от тишины, почти неестественной, какой-то неприятно ватной.

Анка шагнула ближе к фонарю и подняла руку, любуясь тонкой веточкой в ледяном панцире. Она блестела и переливалась в электрическом свете, словно волшебная палочка.

«Почему – словно, – одернула себя Анка. – Действительно, волшебная!»