Феликс Семяновский - Повесть о фронтовом детстве

Мы вошли в село. Где же баня? Пётр Иваныч повёл нас во двор, где стоял грузовик.

Здесь возле сарая под двумя железными бочками на кирпичах горели костры. Одна бочка была накрыта крышкой, а из другой, открытой, поднимался пар. В грузовике с откинутым задним бортом большими стопками лежало бельё. Оно было такое чистое, что даже глазам не верилось. Около него хлопотали две девушки в гимнастёрках и зелёных юбках.

Пётр Иваныч подошёл к грузовику. Девушки поздоровались с ним, как со старым закомым. Они дали ему бельё и полотенца на весь наш взвод. Пётр Иваныч попросил одну из них:

– Подбери чего-нибудь новому разведчику.

Девушка внимательно посмотрела на меня и улыбнулась:

– Где это вы нашли такого большого? Ишь, фронтовичок какой! Подберём что-нибудь!

Вслед за Петром Иванычем мы пошли в сарай. В нём плавал пар. На полу были настелены доски, стояли лавки, табуретки. Возле них разбросаны железные тазы. Около дверей стояла ещё одна железная бочка с водой, вёдра и ящик с кусками чёрного мыла.

Мы, торопясь, начали раздеваться. Старый боец, который здесь хозяйничал, собрал нашу одежду, отнёс её к закрытой бочке и запихнул в неё. Пока мы будем мыться, одежда хорошо пропарится.

Я с удивлением смотрел на разведчиков. У них были чёрные от загара лица и шеи, а тело совсем белое.

Пётр Иваныч усмехнулся:

– Загар фронтовой, только до шеи.

И у меня тоже был фронтовой загар.

Пётр Иваныч стоял ко мне боком. У него на белой коже был длинный красный шрам. От него вправо и влево расходились шрамы поменьше. Это тяжёлое ранение. Петру Иванычу за него дали золотую нашивку.

Я хотел мыться с Витей, но его уже кто-то взял в пару. Я стоял около Петра Иваныча и не решался отойти от него.

– Начнём, Фёдор, водную процедуру, – сказал он нетерпеливо.

Мы взяли тазы и поставили их рядом на лавку. Старый боец принёс горячую воду. Пётр Иваныч протянул мне мочалку и мыло:

– Чтоб всю грязь смыл! На развод ничего не оставляй!

Я неловко намылил голову большим куском мыла. Волосы слипались, я ерошил их и старался быстрее смыть мыло, чтобы не попало в глаза. Потом работал мочалкой, обливал себя тёплой водой. Было немного больно, весело и жарко. Каким я теперь стал лёгким, чистым!

Пётр Иваныч растирал мочалкой своё тело. Я смотрел на его руки и боялся, как бы он не задел шрам. Но мочалка, как только доходила до шрама, сразу же убегала вверх, и по шраму лишь мягко стекала пена.

Разведчики радовались чистой воде, плескались, брызгали друг на друга, как маленькие. Мне тоже хотелось поиграть – я набирал воду в горсть и тонкой струйкой выпускал в таз.

– Голову хорошо вымыл? – спросил Пётр Иваныч. – Ну-ка становись! Крепче держись за лавку. Надраю тебя, чтобы блестел, как медный самовар!

Он густо намылил мочалку. Я покрепче упёрся в лавку. Пётр Иваныч поддерживал меня левой рукой, а правой тёр спину, бока, шею. Хоть и больно было, но я молчал, только крепко сжимал зубы.

Наконец Пётр Иваныч кончил тереть, окатил меня водой, и я с облегчением вздохнул.

– Порядок, – сказал Пётр Иваныч. – Сколько ни мойся, белее снегу не будешь.

Мы первыми кончили мыться. Глядя на нас, и другие разведчики окатывали напоследок себя чистой водой. Все раскраснелись. Яшкино округлое лицо блестело пуще прежнего.

Разведчики присаживались на лавки, вытирались старыми полотенцами. У меня немного кружилась голова, хотелось пить.

Старый боец принёс нашу одежду. Она густо пахла семечками. Разведчики стали одеваться. Как им нравилось натягивать чистое бельё!

А когда же мне принесут?

Старый боец снова появился в сарае:

– Где тут самый большой разведчик? – спросил он весело. – Держи обновку!

И он протянул мне настоящее красноармейское бельё. Рубаха и кальсоны были как раз по мне, по краям подшиты белыми нитками. И точь-в-точь такие же, как у разведчиков.

Мы недолго простояли в куркульской хате. Нас перевели в усадьбу, в штаб полка.

Штаб разместился в каменном доме с высоким крыльцом и большими светлыми окнами. Дядя Вася вместе с разведчиками притащил в комнату длинный стол и стулья на всех, вынес лишние вещи.

Разведчики теперь ходили в гимнастёрках и пилотках. А Пётр Иваныч носил мягкую фуражку с зелёным козырьком. В доме все были в военном и только один я в гражданском, вроде чужой.

Как-то вечером Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася о чём-то тихо разговаривали. Я подошёл к ним. Они повернулись ко мне. Глаза их были хитрыми. Пётр Иваныч вдруг громко сказал, будто меня и не было в комнате:

– Как, Витёк, думаешь, может, нора уже нашему Фёдору настоящим разведчиком быть?

– Думаю, пора.

– А ты, Егорыч?

– Заждался, Федюшка, давно пора.

– Значит, решено!

Пётр Иваныч, как фокусник, вытащил из-за спины новые кирзовые сапоги:

– Получай, Фёдор.

– А это добавка к ним. – И Витя положил рядом с сапогами новое обмундирование.

– Доволен? – спросил Пётр Иваныч.

Я от радости совсем растерялся. Все слова вылетели у меня из головы.

Пётр Иваныч усмехнулся:

– Однако сапоги-то великоваты. Впору прятаться в них. Перешивать придётся.

– Это уж по моей части, – сказал дядя Вася. – До фронта сапожным делом занимался, а тут и вовсе сапожником стал.

На другой день после обеда мы с дядей Васей пошли в сапожную мастерскую. Она находилась в том же селе, где и баня. Из усадьбы к селу вела прямая дорога.

Дядя Вася нёс сапоги под мышкой. Чего он только не умел – и пахать, и сеять, и косить, и жать, и дом поставить, и за лошадьми ходить, и одежду починить, и еду приготовить! А теперь он мне сапоги сошьёт!

Мы вошли в хату. В ней кисло пахло кожей. В углу в кучу были свалены красноармейские ботинки и сапоги. На длинном низком столе лежали дратва, куски кожи, сапожные колодки, железные и деревянные гвоздики, грязный воск.

На раскладных стульчиках сидели бойцы в фартуках и тачали сапоги. Все они были старше разведчиков, а один, с усами, даже старше дяди Васи. Работали молча. Только слышался стук молотков по коже.

– Привет, славяне, – поздоровался дядя Вася.

– Егорычу – почтенье, – ответил усатый.

– Поработаю немного. А то вот разведчик наш без сапог ходит.

Дядя Вася надел фартук, сел на свободный стульчик, вытащил из кармана прихваченный в штабе лист бумаги и расстелил на полу:

– Сымай правый ботинок и ставь сюда ногу.

Он обвёл карандашом на бумаге мою ступню, посмотрел на лист и сказал огорчённо:

– Где ж на тебя тут колодку наберёшь?

– Чего заскучал? – посмотрел на дядю Васю усатый. – На, держи! Подгонишь на пацана!

Усатый кинул ему две деревянные колодки. Они были старые, все в маленьких дырочках от гвоздей. Дядя Вася повеселел, взял сапожный нож, быстро подогнал колодки под мои ноги. Потом поточил нож на оселке и принялся за сапоги. Он легко резал кожу, натягивал её на колодки, вколачивал тонким молотком гвоздь к гвоздю, протягивал обеими руками дратву. С его лица не сходила улыбка. Он всегда был таким, когда делал какое-нибудь невоенное дело.